Гумилевский Л.И.

“Жизнь моя ординарна. Но литературная судьба необычна и поучительна”. Эти слова Льва Ивановича Гумилевского могут послужить эпиграфом к его биографии. Старейший советский писатель, автор романов “Харита”, “Черный яр”, “Плен”, “Собачий переулок”, “Дикий дом”, многочисленных рассказов, он был в то же время зачинателем и основоположником нового жанра — научно-художественной прозы. Хорошо известны его книги о науке и ученых — “Рудольф Дизель”, “Густав Лаваль”, отмеченная медалью Лаваля Шведской инженерной Академии, “Бутлеров”, “Вернадский”, “Зинин” и многие другие. С этими трудами обычно связывают “вторую жизнь” Гумилевского-писателя.

В.В. Носова-Гумилевская, жена Льва Николаевича, в одном из писем писала: “Умный, талантливый, часто ироничный, самолюбивый, он не умел подлаживаться, не умел просить, не умел жить по закону “ты мне — я тебе”. Старый человек, растерявший своих друзей в 1937 году, не сумевший подладиться под людей нового времени, он был, как это теперь говорят, непробивной. Жил, писал, надеясь, что как-нибудь и уладится. К концу жизни подошел одиноким. Знал Федина, но никогда его ни о чем не просил.

Он мечтал издать в одном томе три свои книги: “Зинина”, “С Востока — свет” и “Вернадского”. Это 100 лет русской науки, когда мы вышли на мировую арену, когда мы сказали много нового в области химии и биогеологии. Казалось бы, самое время показать молодым людям, как много успела сделать отечественная наука уже в прошлом веке!” Но… мечта так и осталась лишь мечтой.

Лев Иванович Гумилевский — выходец из разночинной среды. “Отец мой, — писал он в воспоминаниях, — потомок уходящего в бесконечное прошлое старинного рода деревенских дьячков и пономарей”. Но он “первый в роду нарушил традицию и поступил на службу в казначейство, не окончив семинарии и пренебрегая духовным званием”. Свою фамилию Лев Иванович унаследовал от прадеда, “сына пономаря Ярославова”, который при поступлении в Саратовское духовное училище “был поименован за свой малый рост — Гумилевским, по латинскому слову humilis”.

Гумилевский был младшим в семье (он родился 17 февраля (1 марта) 1890 года в г. Аткарске). Семья испытывала постоянную нужду из-за систематических запоев отца, “отличного бухгалтера”, нередко смещаемого “с должности” и переводимого “в другое казначейство” из-за своего пагубного пристрастия.

На какой литературе воспитывался мальчик? Любовь к книам пробудили в нем прежде всего “копеечные книжки народных рассказов Л.Н. Толстого”. Он вспоминал, что “более страшного, чем “Много ли человеку земли нужно”, он “не читал никогда”. Особо выделял Гумилевский сборник стихов с поэтическим названием — “Росинки с цветов всемирной поэзии” подаренный ему приятелем отца С.М. Орловым. “Никогда ни один подарок, — замечал он,— не делал меня более счастливым”. Но удивительно то, что “эстетические переживания” пробудились в мальчике не под влиянием книг, — это сделал саратовский Радищевский музей, где он ежедневно проводил несколько часов.

Признание будущего писателя, что он “вырос и возмужал” в Саратове, находит прямое подтверждение в фактах его биографии. В 1899 году первый школьный год Гумилевского закончился участием в Пушкинских торжествах. Отмечалось 100-летие со дня рождения поэта. В этот день, по воспоминаниям Гумилевского, ученикам раздали книжки со стихотворениями Пушкина, а потом повели в сад Сервье со старым деревянным театром, где давали “Бориса Годунова”. Начальное трехклассное училище Гумилевский окончил в 1901 году. Тогда же поступил во вторую гимназию (ныне это 67-я средняя школа на улице Пугачевской,123), в которой к этому времени учились в большинстве своем "дети заволжских колонистов, купцов мещан", таких же, как он, “разночинцев”. В памяти гимназиста остались замечательные концерты Шаляпина.

В саратовской гимназии среди прочих предметов преподавали в самом начале века так называемую “философскую пропедевтику, состоявшую из двух курсов — логики и психологии”, которые особо нравились Гумилевскому. Здесь же впервые в России организовался “кабинет экспериментальной психологии” Преподавал психологию, по воспоминаниям Гумилевского “учитель закона божия священник Николай Николаевич Русанов”. Интерес к психологии вообще и к психологии творчества в особенности получит особое выражение в научно-художественных сочинениях писателя.

С сочувствием вспоминает Гумилевский и учителя словесности Константина Владимировича Лебедева, поощрявшего творческие, социально нейтральные темы сочинений. На одну из таких тем (“Бедность не порок”) и написал гимназист свой рассказ — “Случай из нашей сиротской жизни”.

Уже в гимназические годы в настроении Льва Гумилевского доминировал достаточно “мрачный взгляд на жизнь”, как определил его мироощущение учитель словесности: “В чем дело? Вы же способный человек, у вас впереди вся жизнь... Что за пессимизм в ваши годы?” Когда несколько позже, в 1912 году, начинающий писатель послал на отзыв А.М. Горькому два рассказа, тот также был удивлен “крайним пессимизмом автора... В двадцать два года — это даже для русского рано”.

Окончил гимназию Гумилевский с серебряной медалью, которую ему дали “за особые успехи в науках словесных”.

В Казанском университете на юридическом факультете, куда Гумилевский поступил после окончания саратовской гимназии, он проучился всего год. И хотя экзамены сдал на “весьма”, был отчислен “за невзнос платы”: университет его “совершенно не интересовал”. К этому времени у него “накопилась тетрадь стихотворений”, которые он беспрепятственно напечатал в одной из саратовских типографий — “появились зеленые книжки с типографской виньеткой, увенчанной женской головкой”. Это было в 1910 году. “Тогда же, — писал Гумилевский в неопубликованных “Комментариях к саратовским “Психо-футуристам”, — стали печататься в местных газетах и журналах мои стихи и рассказы”. В результате ширились литературные знакомства автора. В тех же “Комментариях” Гумилевский рассказал об истории возникновения литературного кружка, в котором читались и обсуждались произведения (рукописные и опубликованные) начинающих писателей и уже известных литераторов:

“...я предложил собираться у меня <в квартире на Константиновской (теперь Советской) улице> для литературных чтений и обсуждений. Так возникло сообщество “Многоугольник”, <сохранившее> за каждым “углом” полнейшую индивидуальность. Мы, разумеется, все были против всяческой нивелировки и охотно не соглашались друг с другом во вкусах, убеждениях и оценках. “Многоугольник” наш существовал вплоть до революции, разрушение его началось с моего переезда в Петроград в 1915 году”. На встречах бывали не только “начинающие саратовские юноши”, но и такие “известные литераторы”, как Игорь Северянин и Константин Бальмонт, которые оставили свои поэтические автографы в альбоме объединения.

Среди постоянных участников “Многоугольника” были: Семен Павлович Полтавский, журналист, сотрудник “Саратовского вестника”; Дмитрий Михайлович Борисов, также сотрудник “Вестника”; Александр Ефимович Галкин, стихотворец; Иван Васильевич Липаев, историк музыки, профессор Саратовской консерватории, в прошлом — редактор “Музыкальной газеты” в Петербурге; Иван Юрьевич Борисов-Извековский, актер, автор трагедии “Царь Иудейский”; Андрей Осипович Никулин, художник, преподаватель школы живописи при Радищевском музее; Клавдия Давыдовна, жена Гумилевского, начинающая поэтесса. Главное, что объединяло все эти “углы”, было отрицательное отношение “к появившимся в те годы разным группам футуристов во главе с Маяковским, Бурлюком и Крученых, вокруг которых поднял шум тогда начинавший свою критическую карьеру Корней Чуковский”.

Молодые, ироничные, остроумные участники “Многоугольника” решили доказать, что футуризм не имеет под собой никакой поэтической системы и что "нет ничего легче, как сочинять подобные “поэзы” и “манифесты”..." В доказательство каждый ручался написать футуристическую чепуху без всяких усилий, за один присест. Так родилась идея выпустить альманах под названием “Я”. Полтавский вызвался сочинить манифест и предложил назваться психо-футуристами в отличие от эго-футуристов. Альманах разошелся быстро, а четыре саратовские газеты: “Вестник”, “Листок”, “Волга”, “Копеечка” — отозвались на эту мистификацию очень серьезно.

Вернемся к 1910 году, когда была опубликована первая книжка стихов молодого писателя, “из рук вон глупая и плохая”, по признанию автора. Первый рассказ “Случай из газетной хроники” напечатан в январе 1911 года в “непартийной газете новостей” “Саратовская копеечка”. Потом публиковались стихи, фельетоны, рассказы во всей почти саратовской газетной периодике. Это были произведения молодого человека с еще не устоявшимся мировоззрением, подражательные по тональности, по форме, по характеру восприятия жизни. Главное настроение — грусть, лирическая меланхолия. Настроение беспредметной, неопределенной тоски окрашивало его поэтические опыты:

Он открыто декларирует отчуждение от реальных, земных радостей и страданий:

Даже стихотворения любовной темы порой звучат элегически (“Уходит робко ночь”, “Я больше не люблю”, “Есть в каждой душе...”).

Рассказ “Дети города” тоже написан в Саратове, но он был еще очень несовершенен, хотя сам автор отчасти и гордился им: “Торжественно, искусственно и пышно, — вспоминал много десятилетий спустя Гумилевский, — писал я о пошлости жизни, о тоске горожан по природе. Такую тоску часто и остро испытывал я сам и моя жена”.

По сути дела, молодой писатель еще не умел подняться над собственным миром. Описания в форме “торжественных заклинаний” преобладали над действием. Но желание утвердиться в литературе вновь побудило автора обратиться к авторитетам, на этот раз к B.Г. Короленко. Рассказ был отослан в Полтаву, где жил тогда Короленко.

14 января 1914 года Гумилевский получил ответ, процитированный, а отчасти пересказанный в воспоминаниях. Писатель обратил внимание на “отсутствие простоты” и “конкретного изображения”, предлагал “поработать над стилем”, еще раз напомнив о “могущественной силе художественной и человеческой простоты”, советовал послать рассказ в “Русское богатство”. Со свойственной зрелому Гумилевскому иронией он признавался, что “простота лежит у вершин искусства, а не у подножия. <...>рассказ мне вернули”.

Империалистическая война повернула Гумилевского лицом к жизни, заставила увидеть такие ее стороны, которые раньше оставались незамеченными. В “Рассказах из современной войны” (1915), написанных и изданных в Саратове, писатель создал немало впечатляющих сцен из военного времени, раскрывающих ужасы самой войны и ее трагические последствия в нравственной сфере. В то же время Гумилевский сумел искренне рассказать о гуманизме, о светлом, бескорыстном патриотизме русских солдат ("Красный крест", “Враги”).

В неопубликованной “Автобиографии”, а затем в воспоминаниях “Судьба и жизнь” Лев Иванович рассказал о своем выходе в большую прессу: “Впервые широким кругам читателей я был представлен <...> журналом “Просвещение”, открывшим майский номер 1914 года моим рассказом “В литейной” (из быта рабочих). С чувством естественной гордости напомню, что то был марксистский ежемесячный журнал, редактором которого был В.И. Ленин, а художественным отделом заведовал А.М. Горький. В этой же книжке журнала опубликованы три статьи В. Ильина — В.И. Ленина и других большевиков”.

Жителю провинциального Саратова начала века, конечно, лестно было увидеть свое имя на обложке такого журнала. Ободренный литературными успехами, Гумилевский в 1915 году решил оставить Саратов и попробовать свои силы в Петрограде, где знал (и то по переписке) лишь одного человека — редактора сборника “Свежие силы” К.Д. Давыдова-Закавказского, который напечатал в этом сборнике несколько стихотворений саратовского юноши, о чем сообщал ему с большим участием.

В Петрограде очень скоро пришло самоутверждение. Лев Гумилевский печатался в “Современном мире” Н.И. Иорданского, “Журнале для всех” (ежемесячный журнал) В.С. Миролюбова, в “Жизни для всех” В.А. Поссе. Его рассказы появлялись и в многочисленных еженедельниках. Особенно льстило его авторскому самолюбию то обстоятельство, что рассказ “Темный круг” вышел в миролюбовском журнале “с цензурными белыми пятнами” которые, считал писатель, “увеличивали интерес читателей и ставили <его> в ряды запрещенных авторов”.

В Петрограде Гумилевский присутствовал на первом, до-горьковском, съезде русских писателей, где произошла его встреча с профессором Ф.Д. Батюшковым, организатором Всероссийского съезда писателей, Д.С. Мережковским, Н.С. Гумилевым, А. Ахматовой. Это яркое событие вызвало у него необычную ассоциацию: “Можно было подумать, что я попал в штаб революции, где генералы собрались распределить между собой новые обязанности”.

В Петрограде же, перед возвращением в Саратов, Гумилевский обратился к проблемам психологии творчества, к теории художественного слова, чтобы попытаться проникнуть в тайны искусства. Так появилась статья “Искусство литературной живописи”. Несколько позже он вернулся, как писал в воспоминаниях, “к своей попытке подвести научные основы под психологический эмпиризм в художественном творчестве”, не ограничиваясь вопросом “литературной жизни”, но распространяя “свой метод и на другие явления литературы”.

В 1918 году Пролеткульт направил Гумилевского в Саратов для работы в “Горниле” — литературно-художественном и социально-политическом журнале Саратовского пролеткульта, девизом которого было: “Выявлять, углублять, расширять художественные и творческие инстинкты в самой гуще народа”. Об этом эпизоде своей жизни Гумилевский вспоминал: “Мою командировку в редакцию саратовского журнала “Горнило” встретили сухо. Журнал выходил раз в месяц, в сотрудниках не нуждался. Гостями из столиц Саратов был переполнен”. После столицы Саратов казался Льву Гумилевскому особенно неуютным и скучным. Летом — жара, зимой — непроходимые сугробы — таким запомнился писателю город детства. В Саратове Гумилевский сформировался как журналист. Он работал в организованной Комитетом помощи голодающим газете “Голос Поволжья”; начал “с хроники голода и помощи голодающим. Затем написал очерк и рассказ <...>”. Вместе с Полторацким, Зенкевичем и Архангельским редактировал журнал “Культура”, первый номер которого вышел в январе 1922 гола (всего появилось три номера журнала и три номера приложения), был редактором “Журнала науки и искусства”. Вечерами он занимался с начинающими литераторами. “В литературных мастерских, — вспоминал Гумилевский, — я распространял свои мысли о литературе как искусстве”. Здесь же М.А. Зенкевич обучал молодых поэтов теории стиха.

Поскольку Гумилевский выпускал еженедельные “Обозрения театральной, литературной и журнальной жизни Саратова” (первый номер вышел в сентябре 1922 года), он был хорошо осведомлен во всех культурных предприятиях города, знал администраторов и актеров местных театров. Все 11 номеров “Обозрений” составлялись самим Гумилевским. Тогда, в начале 20-х годов, журналы в Саратове возникали чуть не каждый день и так же быстро исчезали, уступая место другим, более оперативным и интересным. Желание издавать журнал было нередко главным основанием для его выхода в свет. “Тогда, — вспоминал Л. Гумилевский, — все это делалось просто, явочным порядком, хотя и цензуровалось”.

Гумилевский по-прежнему неодобрительно относился к футуристам, поэтому проявление внимания к ним со стороны А.В. Луначарского рассматривал как сдачу искусства “на откуп футуризму”. Появление в 1921 году в Саратове Василия Каменского он расценивал как особое покровительство со стороны народного комиссара просвещения: “Анатолий Васильевич привез в Саратов Вас. Каменского, <который> читал нам свои поэмы и длинные нотации о футуризме”.

“Двадцатые годы нашего века, — считал Гумилевский, — были золотым временем для пионеров советской художественной литературы, одним из которых суждено было стать и мне”. И, действительно, писатель во многом был первооткрывателем — новых тем, образов, героев, сюжетов. Полное драматизма время побудило писателя обратиться к пьесам. Им были написаны пьесы “Владыка мира” и “Хлеб”, которые сам автор называл “агитационными”. Рецензенты отмечали своевременность обращения автора к теме труда, который должен стать “владыкой мира”, к жгучей проблеме отношения города и деревни, но единодушно признавали художественную беспомощность Гумилевского в драматическом жанре. Несмотря на слабость формы, пьеса “Владыка мира”, по признанию автора, “выдержала несколько сот представлений в передвижном театре Рязанско-Уральской железной дороги”. Обе пьесы в 1921 году были изданы отдельными книгами Государственным издательством в Саратове.

Во время пребывания в городе своего детства и юности Гумилевский не только редактировал различные периодические органы печати, но и активно сотрудничал в “Саратовских известиях”, в журнале “Культура”, где появлялись литературно-критические и художественные очерки писателя, в “Голосе Поволжья”, в журнале губпомгола “Черная година”, где печатался рядом с Маяковским, Подьячевым, Чаганом. Литературные интересы Гумилевского были достаточно разнообразны. В одном из номеров “Культуры”, органа Союза работников искусства и просвещения Саратова, он выступил с заметкой о Короленко; на вечере, устроенном секцией литературного объединения в консерватории и посвященном памяти А.А. Блока (29 сентября 1921 года), Гумилевский прочел доклад о творчестве поэта. “Саратовские известия” сообщили по этому поводу в отделе “Хроника”, что вечер, в котором принял участие Гумилевский, “прошел весьма оживленно при переполненном зале”, а его речь, наряду с другими, была выслушана с большим вниманием.

Насколько неоднозначно было восприятие Гумилевского в эти годы, свидетельствовала крайне раздраженная реакция на эту хроникерскую заметку некоего А-на в тех же “Саратовских известиях”. “Под чьим впечатлением давалась эта заметка? — вопрошал он. — Не под впечатлением ли выступавших на вечере Л. Гумилевского, Скалдина и др., этих отставших от революции, от жизни?.. Бессильно озлобленный, не понимающий ни нас, ни нашей революции, писатель Гумилевский великолепно подготовил свою почти контрреволюционную речь. В десять минут он пытался доказать слушателям, что Блок умер только потому, что жил и переносил все “ужасы” советского строя. Как же хватает сил у писателя Гумилевского переживать все “ужасы” нашего строя?”.

Это был резкий и грубый окрик, явное желание опорочить, очернить пусть еще не совсем устойчивого и определенного в поисках исторической истины писателя. Ни одно из произведений Гумилевского не давало оснований видеть в нем “злопыхателя на нашу революцию”. Автор рецензии на пьесу “Хлеб”, например, не скрывая, что она “не отличается художественными достоинствами”, утверждал между тем, что, “появившись на сцене деревенского театра, она может иметь некоторое агитационное значение”.

В произведениях, написанных в Саратове, уже сформировалась писательская манера Гумилевского. По словам С. Полтавского, рассказы его сборников “Исторические дни” и “Может быть” — “это ряд моментов, кинематографических снимков, из которых, при желании, следя за непрерывным движением их перед глазами, можно воссоздать картину современности”.

Умение ярко живописать случай, эпизод, сцену, создавать занимательный сюжет обеспечивали успех многим произведениям Гумилевского. И в то же время, как признавался сам автор, “истинный недостаток <его> беллетристики”, в том числе и саратовского периода, составляли “прямолинейность стремление вбить в ум и сердце читателя основную мысль бескомпромиссность”.

Многолетняя жизнь в Саратове напитала творчество Льва Гумилевского сочным, колоритным местным материалом, в автобиографической заметке он специально оговорился, что “в большей половине написанного, наверное, есть черты Саратова: или его пейзажи, его люди, или его происшествия”. И действительно, в таких повестях и рассказах, как “Голова Аполлона” (1922), “Эмигранты” (1922), “Чужестранцы” и “Чудеса в старом городе” (1925), “Харита” и “Черный яр” (1926), можно увидеть или угадать те или иные стороны жизни Саратова, именуемого иногда автором Старым городом. Действие его повестей и рассказов развертывается в г. Марксе, Увеке, селах Саратовской области (Синенькие, Поленовка)...

В 1923 году Лев Гумилевский вернулся в Москву, но саратовские сюжеты, образы долго еще волновали писателя и питали его творчество. Вскоре после возвращения в столицу он заключил договор с издательством “Молодая гвардия” на первый роман для детей. Так появилась “Харита” (1926). Полное название этого произведения отражало его жанровую новизну: “Харита, ее жизнь и приключения, а также подробный рассказ о том, как был найден город Карла Маркса”. Перед текстом было трогательное посвящение: “Эту книгу я посвящаю моей матери, положившей труд всей своей жизни в заботу о счастье тех маленьких людей, которых мы высокомерно называем детьми”. “Мне хотелось, — писал позже Гумилевский, — заявить матери о том, что горький труд ее жизни не пропал даром, а детское счастье остается в жизни единственным и истинным счастьем”.

После драматической судьбы повести “Собачий переулок”, после ожесточенных нападок критики на ее автора к беллетристике Лев Иванович Гумилевский больше не возвращался.

Начался новый период творческой работы писателя, связанный с созданием биографических книг о деятелях науки и техники. Гумилевскому и теперь приходилось продираться сквозь традиционное мышление, консерватизм издателей и редакторов. “Рудольфу Дизелю”, например, начальник Главлита Сольц вынес чудовищный приговор: “В книге воспет капиталистической строй, и она будет уничтожена”. К счастью, это произведение было все же напечатано в серии ЖЗЛ в 1935 году. “...Счастливое начало, — заметил Гумилевский позже, — приковало меня на много лет к новому литературному жанру, получившему в дальнейшем развитии название научно-художественного...”

В Саратове Лев Гумилевский больше не был, но война забросила его в 1941 году в Турки, где жила его мать с внучкой. “От Москвы до Турков <...> — вспоминал он, — мы передвигались двадцать дней вместо двух. <...> Мы не успели добраться до Турков, как в Москве началась реэвакуация: вслед за учреждениями и предприятиями возвращались на свой риск и страх издательства, театры. Перезимовав в Турках, летом 1942 года возвратились и мы”.

Что касается саратовских впечатлений, то они еще раз сослужили писателю хорошую службу, когда он работал над книгой о химике Н.Н. Зинине, обратившись к саратовским страницам его биографии. В главе “Ровесники Герцена” развернута жизнь провинциального города 1820-х годов, и, прежде всего, гимназии. В саратовскую гимназию Николай Зинин поступил в 1826 году, и рассказ о его учебе здесь начинается с яркой, выразительной сцены посещения экзаменов губернатором Алексеем Давыдовичем Панчулидзевым, тем самым, который, по отзыву Огарева, “лет тридцать душил губернию”. Знание Волги помогло Гумилевскому нарисовать картину исторического прошлого Саратова и его окрестностей. Это и Покровская слобода с “лесными чащами, опушающими левый берег”, и “торжественная тишина” заволжской степи, где, “не пугаясь человека, гуляли стаи дроф”, а “вереницы диких гусей шумно опускались на прибрежный залив”, и кружившийся в небе степной орел. Это и сам Саратов на берегу Волги под горою, с колокольным монастырским звоном и куполами церквей с золотыми крестами, летом — необычайно знойный, зимой — засыпанный снегом.

Книга о Н.Н. Зинине — это живой, образный рассказ нашего земляка о земляке.

Саратов сформировал и личность Льва Гумилевского — скромного, доброго, порядочного человека, не привыкшего думать и заботиться о своем благополучии. Размышляя об истоках некоторых свойств своего внутреннего содержания, Гумилевский обратился к детству и юности, когда, несмотря на постоянную нужду, он не мог ни у кого ничего просить. “Мать наша, — говорил он, — считала зазорным попросить у соседки хотя бы щепотку чая или горсть соли. <...> Просить нас не приучили. Нас учили скрывать свою бедность. К счастью, с пятнадцати лет я стал зарабатывать деньги уроками и до последних лет жизни не выучился ни брать взаймы, ни взывать о помощи”.

Неумение “напомнить о себе”, “неприспособленность к житейской борьбе” — качества, сформировавшиеся у Гумилевского еще в детские и юношеские годы, которые писатель назвал позже “самой важной порой жизни”, так как она определяет всю дальнейшую жизнь человека, все, что дано ему совершить.

Использованные материалы:

- Самосюк Г. Саратов в судьбе Льва Гумилевского. - Годы и люди. Вып.5. - Саратов: Приволжское книжное издательство, 1990.