Гущин Н.

Гущин Н.М.

“Вступающий на путь творческий должен отказаться от тихого, спокойного и безосного устроения своей личности. На эту жертву способен лишь тот, кто знает творческий экстаз, кто в нем выходит за грани мира...”.

Автору этих слов, обращенных к молодым художникам, было уготовано отнюдь не “спокойное и безосное” существование, а жизнь яркая, полная неожиданных, подчас трагических поворотов. Сложность и противоречивость нашего стремительного, крутого века отразилась в судьбе художника Николая Михайловича Гущина (1888—1965). Современник революции и двух мировых войн, он трудные годы провел в эмиграции, а после возвращения на родину познал горечь непризнания своего творчества. Но всегда он сохранял стойкость и благородство, преданность искусству.

Сын сельского учителя из Вятской губернии, Николай Гущин детство и юность провел в Перми, на Каме. Здесь окончил реальное училище, проявив наряду с художественными и литературные способности. Затем два года учился в Петербургском психоневрологическом институте, одновременно занимаясь живописью и рисунком в частной студии. Тайны внешнего мира, проблемы истории, психологии, логики — вот что его увлекало в ту пору. Много позже Н. Гущин напишет:

“Кто философски познает мир, тот сам должен быть миром... Сама постановка дерзкой задачи познать вселенную, возможна лишь тогда, когда сам есть вселенная...”. Видимо, именно в эти годы складывается в сознании художника истинно философская концепция мира, появляется стремление и в своем искусстве говорить большими категориями-символами.

Осенью 1910 года Н. Гущин уже в Москве: он выдержал экзамены в Училище живописи, ваяния и зодчества. Занимается в портретном классе у С.В. Малютина, а на старших курсах — в мастерской признанного колориста и одаренного педагога К.А. Коровина. Последний, очевидно, оказал немалое влияние на Н. Гущина, на его увлеченность проблемами эмоционального воздействия цвета и фактуры живописи. Импульсивный, страстный, избегающий шаблона молодой художник ищет свой путь в живописи. Одно из самых ранних и сильных впечатлений — импрессионисты, произведения которых он видел в Москве на выставках и в частных собраниях. Его привлекает трезвое наблюдение жизни в работах Э. Дега, гармонически строгое построение в полотнах П. Сезанна, изменчивый колорит в произведениях К. Моне и О. Ренуара, экспрессивное постижение мира в картинах В. Ван-Гога. Современно, полагает Гущин, обращаться к таким формам в живописи, которые открывали бы простор для выражения личности художника.

“Наше искусство обязано быть изумляюще новым и расцветным без берегов” — эти слова В. Каменского удивительно созвучны устремлениям молодого художника. Есть сведения о встречах Н. Гущина не только с пермяком В. Каменским, но и с В. Маяковским, В. Хлебниковым, Д. Бурлюком. К несомненному влиянию, какое оказали на Гущина русские футуристы, добавились впечатления от первого его заграничного путешествия — поездки в Америку и Японию, совершенной накануне первой мировой войны.

Живо откликнулся художник на революционные события 1917 года. Вернувшись в Пермь, он попадает в обстановку интенсивной культурной жизни крупного провинциального города. Выпускник московского училища теперь сам преподает рисунок и живопись в Доме народных искусств, участвует в организации художественного училища и “Союза свободных художников” — первого творческого объединения Прикамья. А в октябре 1918 года “Известия Пермского Совета” сообщают, что

“...около братской могилы погибших в славных боях за социализм товарищей, что в тополевой аллее... около здания первой мужской гимназии спешно воздвигается памятник борцам за свободу, по проекту, составленному местным художником Гущиным”. Монумент этот простоял лишь два месяца, его взорвали колчаковцы, вступившие в город в конце того же года. Предупрежденный о возможных репрессиях, автор проекта вынужден был скрыться из города. К сожалению, не известны ни фотографии, ни изображения памятника, и представить его можно только по описаниям.

Ранние рисунки Н. Гущина, из которых сохранились очень немногие, академичны; они свидетельствуют о несомненной одаренности автора и достаточно серьезной профессиональной подготовке. Отметим “Портрет матери”, “Портрет племянника Виктора” — камерные рисунки карандашом, исполненные в Перми в 1917—1918 годах.

Живописные произведения 1910-х годов практически неизвестны. Остается лишь полагаться на критика, скрывшегося за инициалами Г. Г., который дал небольшой обзор выставки работ Н. Гущина в Томске в 1919 году.

“Самая же интересная часть — это импрессионистский период... Самостоятельно живописно прочувствованы “Цветозвон”, “Сад лазоревых встреч” и “У нездесь”. Последняя самая зрелая, пожалуй, вещь всей выставки, первый след серьезного нащупывания. Заговорил художник, самостоятельна становится живопись, исчезает литературность, которой так страдали остальные вещи...”. Наряду с импрессионистским периодом автор обзора говорит и об “элементах кубизма и футуризма”, особенно сказавшихся в “портрете Уолта Уитмена”, добавляя, впрочем, что “художник как одно, так и другое течение воспринял внешне, механически... не поняв действительной ценности их — ценности живописно-революционной”. Но вот главный вывод и общая оценка успехов молодого художника: “...то немногое количество этюдов и набросков, что было выставлено на Почтамтской, ценно для Томска и для Сибири вообще — где последнее время выставляется такая масса слабых и неумелых, любительских вещей. Здесь, по крайней мере, виден, хотя и не созревший, неокрепший талант, но все-таки талант, могущий при дальнейшей работе дать многое”.

Через Сибирь Н. Гущин попадает в Китай, где в течение нескольких лет активно работает, участвует в выставках, преподает в частной студии. Затем Н. Гущин отправляется в Париж, “для художественного усовершенствования”, как напишет он позднее в своей автобиографии. И действительно, пребывание во Франции дало ему, прежде всего, широкое представление о старой и новой европейской живописи. В Лувре, Люксембургском музее он рассматривает полотна восхищавших его импрессионистов и их последователей. Высокий уровень живописной культуры, выразительность художественных форм, их быстрая и четкая эволюция, присущие французскому искусству, воспитывают чуткую восприимчивость художника к современным течениям и направлениям в живописи. Произведения Н. Гущина экспонируются на выставках в Париже, Лондоне, Ницце, Монте-Карло, его замечают искушенные французские критики. “Вот совершенно своеобразный и очень умный художник”, — отмечает Жорж Авриль, а Луи Каппатти пишет небольшую книжечку “Николай Гущин и мистика его портретов”, до сих пор являющуюся основным источником наших сведений о зарубежном периоде в творчестве художника. Более сорока картин и рисунков включено в каталог персональной выставки Н. Гущина, состоявшейся в Монте-Карло. Среди них — “Гармония в голубом”, “Дева лесов”, “Клоун-музыкант”, “Грустный вальс Сибелиуса”, “Анемоны”. Образный строй его полотен говорит о нем как о символисте.

Неоднократные обращения Н. Гущина в советское посольство с просьбой о возвращении на родину наконец, в 1947 году, увенчались успехом. Отныне жизнь его связана с Саратовом, Волгой. Многие жители города еще помнят этого высокого человека в темном берете на седых развевающихся, волосах с “походкой взлетающей птицы”, с каким-то удивительным выражением лица. Почти ежедневно его можно было встретить в художественном музее, где около пятнадцати лет Н. Гущин работал реставратором. Он внимательно следил за состоянием живописного фонда, осуществлял сложные подчас реставрации картин.

Не без помощи художника В.М. Юстицкого, с которым Н.М. Гущин был знаком еще до революции, он получил крошечную восьмиметровую комнату в старом двухэтажном доме на улице Гоголя. Дом этот, где жили два талантливых мастера — Н. Гущин и В. Юстицкий, сохранился до сих пор. Стены комнаты от пола до потолка были увешаны картинами Н. Гущина, на письменном столе — книги по искусству, философии, старые вещи из прошлой “зарубежной” жизни; “Адам” и “Ева” — негритянские деревянные статуэтки, египетская базальтовая кошка, и самые нехитрые, необходимые в быту вещи — узкая кровать, с расписным холстом вместо покрывала, стулья. Здесь звучали стихи, шли беседы об искусстве и философские споры, — вокруг Н. Гущина всегда было много людей, особенно молодых. Общение с ними помогало художнику преодолевать неустроенность быта, одиночество.

“Все-таки в Москве атмосфера другая, — пишет Гущин 8 июня 1961 года И.А. Светлаковой, — здесь, в Саратове, душновато — уж очень мещанство и махровая обывательщина заедают. Вот я пробыл там некоторое время, и сколько было интереснейших встреч?! Познакомиться пришел ко мне молодой поэт Евгений Евтушенко, пригласил меня на его вечер поэзии, устраивавшийся для студентов... возникла сразу с ними связь и общение, а молодежь я не только люблю, но она является для меня единственной религией...

Вся эта атмосфера была исполнена настоящей живой жизнью, кипением, тогда и сам начинаешь себя чувствовать таким же двадцатилетним”.

Н. Гущин, сложившийся как личность в 1910-е годы, за тридцатилетие эмигрантской жизни, видимо, мало изменился как художник. Завидный успех у публики, известное материальное благополучие не много значили для него. Главное — жить и творить на родной земле, для своего народа. Он возвращается в почти шестидесятилетнем возрасте, и нерастраченный творческий потенциал реализуется в Саратове.

Во многих работах послевоенного времени Н. Гущин остается верен символизму. “Раутенделяйн — лесная фея”: возможно, эта картина прямо связана с живописным “прочтением” некогда популярной драматической волшебной сказки Г. Гауптмана “Потонувший колокол”, появившейся в России в 1901 году в переводе К. Бальмонта. Раутенделяйн — прихотливая сильфа, символ творческой мечты художника. А вот целый хоровод вечно юных женских образов, в которых человеческое и природно-стихийное слиты воедино — “Рябинка”, “Росинка”, “Веточка”, “Жемчужинка”. По-девичьи тонкая, чуть угловатая фигурка “Березаньки” является нам в ореоле нежности и застенчивости. Часто художник обнаруживает дар будить в зрителе чувство надежды, мечты, веры в идеал. Но иногда в его героинях угадывается демоническое, губительное начало (“Гадалка”, “Чайка”).

“...Я часто думаю, что красота — цель нашей жизни, и цель последняя, — пишет Н. Гущин в одном из писем. — Не красота, как культурная ценность, а красота как сущее, т.е. претворение хаотического уродства человеческих отношений в настоящую красоту, красоту живую”. Не в этих ли словах заключена своеобразная творческая программа художника? Не оттого ли его прекрасные женские образы воспринимаются не как реальность, а как символ веры, утешения, некий идеал? С другой стороны, очевидцы и стилистические реминисценции модерна с его пантеизмом, слиянностью человека и природы, сопровождаемые, впрочем, живописными (техническими) новациями.

Н. Гущин стремился приблизить живопись “к грани двух стихий — музыки и слова”, стремился создать “зримую музыку”, называя эту задачу “интересной и тонкой”. Вспомним, что идея синтеза живописи, музыки, поэзии весьма характерна для начала XX века, а опыты ее воплощения находим у А. Скрябина, М. Врубеля, М. Чюрлениса. Трудновыразимое словами настроение, фантастические грезы, туманные подчас ассоциации ощутимы не только в программных “музыкальных” произведениях Н. Гущина, таких, как “Ноктюрн”, “Лунная соната”, “Музыка Баха”, но и в символических композициях (“Вечность” с ее глубоким, “космическим” синим), и почти всегда в пейзажах художника.

Музыкально чувство природы художника. Рассматривая его пейзажи (серия “Времена года”), мы словно слышим веселые, зеленые шумы весны, золотые звоны лета, печальные скрипки осени. Гущин наблюдает природу пристально, как реалист, но в нем всегда чувствуется романтик. Причудливое соединение реальности и фантастики придает оттенок сказочности его пейзажам (“Сказочный лес”, “Фантастический лес”). Романтическое восприятие мира природы придает волнующую силу и натурным пейзажам художника. Н. Гущин часто писал синеватые волжские сумерки и яркие закаты, отраженные в воде деревья с густой тенистой листвой, волнуемой ветром. И нередко такой свободный, написанный в один-два сеанса этюд удавался ему не хуже, чем произведение тщательно задуманное, над которым работал долго (“После дождя”, “Камыши”, “Лето. Овраг”). Во множестве натурных этюдов художник решает проблемы стиля, его интересует не столько объект изображения, сколько свое отношение к нему.

Почти два десятка морских этюдов привез Н. Гущин в конце 1963 года из Коктебеля. Они воспринимаются как свободные музыкальные импровизации: над морем колеблются полосы облаков, зажженных закатным солнцем, волна идет за волной бурным потоком красок. Яркий темперамент, романтический порыв, эмоциональная энергия, выраженные в красках его картин, захватывают. Здесь нет линий, все только цвет, только ритм красочных горизонтальных плоскостей, расположенных на холсте подобно ряду нисходящих ступеней.

Техника живописи Н. Гущина трудноопределима, — она растворила в себе многие достижения новейшей живописи. Мы встретим у него и мелкий, быстрый, неравномерный мазок импрессионистов, и протяжный, волнообразный мазок, заставляющий вспомнить концентрические красочные вихри Ван-Гога, и мозаику ярких квадратных мазков.

Краска льется сплошными массами, как расплавленная лава, являя свое великолепие. У Н. Гущина обостренное восприятие цвета, используемого не ради декоративного эффекта, но для достижения психологической экспрессии. Приемы письма разнообразны. Иногда все скульптурно и легкий контур нанесен лишь в конце, краски положены то гладко, то рельефно, “холмами, оспой цветною” (В. Хлебников). Фактура живописи не менее важна, чем композиция, рисунок, цвет, ритм, считал Гущин. Разнообразными приемами наложения красок можно уравновесить композицию, выделить главное, расставить эмоциональные акценты.

У Н. Гущина, как и у большинства художников новейшего времени, получает совершенно особый смысл то, что у старых мастеров почти не выдвигалось на первый план, — сам процесс создания картины, время, темп работы. Холст воспринимается не только как картина, отражающая реальность, но как поле деятельности художника, и автор не “прорывает” его поверхность иллюзией глубины, а, наоборот, стремится дать почувствовать, что это плоскость, на которой создается “новая реальность” — художественный образ.

Настоящая философская и психологическая исповедь художника — его автопортреты. “Внутренним взором” с резкими чертами и каменным подбородком, где человек безжалостно “брошен” на дно собственной души. “Твой жребий выбит, как медаль, в твоем суровом лике”, — писал Луи Каппатти об этой работе. Образ художника с редкой силой убедительности создан в “Психологическом этюде”. Светящимся ореолом окружена рельефно написанная голова, тени вокруг нее обращены в черные провалы. Мы понимаем одиночество, трагизм этого человека, его скорбно-мучительные раздумья о жизни, его внутреннюю стойкость. И, наконец, “Моя симфония” — экспрессивный образ художника-творца, дирижирующего космическими стихиями.

Графика Н. Гущина более традиционна, чем живопись. Художник свободно владел многими графическими техниками — литографией, рисунком карандашом, углем, сангиной. Большинство сохранившихся произведений — эмоциональные, одухотворенные портреты современников. Модели чаще всего из окружения художника — его друзья, знакомые. Нежные девичьи портреты (“Маришенька”, “Голубая мечта”, “Женский портрет”), наряду с ними листы, связанные с работой над живописными произведениями. Среди них — “Раутенделяйн — лесная фея”, “Пробуждение” (из цикла “Борьба за мир”) — подготовительный рисунок к картине “С тобой, Лумумба”, подаренной в 1962 году Университету дружбы народов в Москве. Пожалуй, портретная графика Н. Гущина сближает его с “неоклассицизмом”, с традициями петербургской школы рисунка, яркими представителями которой в 1910-е годы были А. Яковлев и В. Шухаев.

В сложной смешанной, скорее живописной, чем графической технике исполнен цикл полуабстрактных композиций “Фантазии” (1962—1964). Художник словно заставляет зрителя угадывать неясные контуры изменчивых стихий — неба, моря, облаков, капель дождя, порывов ветра. Ритмом цветовых пятен, волнистых линий он старается передать определенное состояние, как его передает и музыка.

“Саратовский” период был плодотворным, и не только для творчества Н. Гущина. Здесь он проявил и другой свой дар, быть может, не меньший, чем талант художника, — дар педагога. Совсем недолго был он преподавателем Саратовского художественного училища в конце 1940-х годов, но оставил след в душах многих молодых живописцев. Под непосредственным влиянием Н. Гущина сформировался художник М. Аржанов. Активно работающие сейчас В. Солянов, В. Лопатин, В. Чудин в годы своего становления получили сильнейший импульс от своего старшего товарища и учителя, хотя в дальнейшем каждый из них пошел своим путем.

Первая выставка произведений Николая Михайловича Гущина, состоявшаяся в Саратовском государственном художественном музее имени А.Н. Радищева в начале 1987 года, собрала более 170 живописных и графических работ. Наиболее полное представление можно было составить о творчестве Н. Гущина в 1947—1965 годах. Целые периоды художественной эволюции мастера остались непроясненными — слишком недостаточен круг найденных работ. Экспозиция давала основания отнести Н. Гущина и к представителям живописного символизма, уникальным образом донесенного из 1910-х годов в послевоенное время, и к художникам неоклассического направления, особенно в графике; мы можем также говорить об элементах импрессионизма, романтизма и экспрессионизма в его живописи. Ясно одно — воздействия наиболее значительных течений современного искусства вылились в своеобразный стиль художника. Николай Михайлович Гущин подразумевает свой круг тем, образов, необычные композиционные решения, найденные приемы письма.

Мысли о жизни и смерти, о красоте и вечности, о тайнах природы и человеческого духа Н. Гущин выражает в “неведомой” форме, в “буйстве красок” своих картин. Вот своеобразное творческое кредо, сформулированное в письмах художника, надписях на оборотах картин:

“Существует ли абстрактная мораль? Думаю, что нет, так как та или иная мораль — лишь форма нашего поведения. Чем глубже проявление человеческого духа — тем возвышеннее мораль. Творчество же — это неистовое стремление к “неведомому”. Чтобы передать “неведомое”, нужна “неведомая” форма. Да, художник должен писать то, что видит, но видеть он должен глазами духа вне све та дня и вне света ночи”.

Всесторонняя и справедливая оценка редко выпадает на долю художника-современника. Одни видят в нем гения, другие стремятся доказать, что он — явление почти что ординарное. Серьезное исследование творческого пути Николая Михайловича Гущина, его связей с прошлым и современным искусством еще впереди.

Использованные материалы:: - Пашкова Л. "Неистовое стремление к неведомому". - Годы и люди. Вып.5. - Саратов: Приволжское книжное издательство, 1990.