Фигнер В.

Фигнер В.

…Кончалась зима 1878 года. Монотонно погромыхивал на стыках вагон третьего класса для некурящих. Плотным кружком сидели единомышленники: спокойный, рассудительный блондин Александр Иванович Иванчин-Писарев, могучий, рыжебородый, с раскатистым баском Юрий Николаевич Богданович, худощавый, с прямыми чертами лица, застенчивый и молчаливый Александр Константинович Соловьев, высокий, стройный, с ясными глазами Николай Александрович Морозов. Вполголоса разговаривали о предстоящей деятельности среди крестьян. Обращаясь к Морозову, Вера Фигнер сказала:

— Богданович, Соловьев и Иванчин-Писарев устроятся сельскими писарями, ты народным учителем, я фельдшерицей. Мы все начнем новую крестьянскую организацию, и благодаря нашей теперешней опытности она не погибнет, как прежние.

Рассуждали о том, что хорошо бы использовать для объединения крестьян сельский сход, что этот распорядительный орган сельского общества при его правильном развитии мог бы служить защитой от тех многочисленных зол, которые выпадают на долю крестьян. Полные надежд на скорое устройство в деревне, прибыли в Тамбов. Однако пребывание в этом городе оказалось безрезультатным. Решили попытать счастье в Саратовской губернии.

В Саратове остановились у бухгалтера местного отделения государственного банка, участника освободительного движения 60-х годов, Андрея Павловича Гофштетера. Дом его был местом постоянных сборов свободомыслящей молодежи: студентов, гимназистов, семинаристов. Однако установление контактов с этой молодежью не входило в планы приехавшей пятерки. Поэтому уже в день приезда стало ясно, что нужно срочно искать новое место жительства.

В деревянном домике на окраине города, почти на берегу Волги, поселились Иванчин-Писарев в качестве зимующего капитана буксирного парохода “Надежда”, Фигнер в качестве жены капитана и Морозов в качестве ее брата. Неподалеку поселились Богданович и Соловьев, каждый день навещавшие “семью капитана”. Собравшись вместе, обсуждали возможности устройства в деревне. Вспоминали свою прежнюю жизнь среди крестьян. Опыт “хождения в народ” был у всех. Еще совсем недавно служили писарями в Самарской губернии Иванчин-Писарев и Богданович. В той же губернии, в Студенцах, была фельдшерицей Фигнер, а в Гвардейцах устроил кузницу Соловьев. Морозов три с лишним года назад работал кузнецом в Ярославской губернии, а затем пильщиком леса в Московской. В Ярославской губернии, в своем имении Потапово, ставшем сборным пунктом пропагандистов, Иванчин-Писарев пытался устроить типографию. Но постоянные преследования полиции заставляли бросать налаженное дело, перебираться на новые места, начинать все сначала.

И вот теперь потянулись томительные дни ожидания подходящих должностей в деревнях Саратовской губернии. Через два месяца появилась возможность устроиться в деревне. В этом нелегком деле “сущим кладом”, по выражению В. Фигнер, оказался саратовский нотариус Василий Степанович Праотцов — старожил, хорошо знающий не только губернское общество, но и имевший связи и знакомства по всем уездам. Вера Николаевна обратилась к нему с просьбой помочь устроиться фельдшерицей.

“Этот честнейший человек, — вспоминала позже В. Фигнер, — сохранил всю отзывчивость молодого возраста, когда он, как студент Московского университета, был исключен из него в шестидесятых годах и отправлен в ссылку в северные губернии. Встретившись с нами, он совершенно увлекся нашими личностями”.

При содействии Праотцова Иванчин-Писарев и Богданович устроились волостными писарями в Вольском уезде. А Морозов, увлекшийся идеей более решительных революционных действий и все меньше веривший в целесообразность длительной и терпеливой работы в народе, еще раньше уехал в Москву. Его товарищи, видя, что он чувствует себя в Саратове отрезанным от настоящей жизни, согласились на его отъезд в центр, поручили ему быть связным между столичным кружком “Земли и воли” и их группой.

Оставшаяся пока в Саратове, В. Фигнер переселилась в “саратовскую коммуну”. Так называли квартиру, которую снимали землевольцы М.А. Брещинская и Н.И. Сергеев. Здесь перебывали все поселившиеся в Саратовской губернии участники “хождения в народ”. Сюда заходила и местная либерально настроенная молодежь. 1 апреля 1878 года в “коммуне” царил необыкновенный подъем. Из Петербурга пришла радостная весть: процесс Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова, завершился полным ее оправданием. И вот из Саратова полетела телеграмма петербургскому присяжному поверенному П.А. Александрову, блестяще защищавшему Веру Засулич на судебном процессе: “Примите наши восторженные поздравления, вызванные Вашей полной победой. Фигнер, Шевырева, Скворцова”.

Как ни гостеприимна была “саратовская коммуна”, сообщение В.С. Праотцова о том, что появилась, наконец, возможность устроиться фельдшерицей в селе Вязьмине Петровского уезда, Вера Николаевна встретила с восторгом и тут же собралась в дорогу.

Единственной достопримечательностью села Вязьмина, расположенного в 18 верстах от уездного города Петровска, была каменная однопрестольная Екатерининская церковь, построенная в 1836 году. По этой церкви село имело еще и второе название: Екатерининское. Здесь и находился один из 11 имевшихся в то время в Петровском уезде фельдшерских земских пунктов, в котором стала фельдшерицей Вера Николаевна Фигнер. Хотя к этому времени Вера Николаевна развелась с мужем, не разделявшим ее общественных убеждений, в Вязьмине она жила еще под его фамилией. В Госархиве Саратовской области среди документов врачебного отделения Саратовского губернского правления хранятся “Сведения о медицинских чипах, состоящих на службе по Петровскому земству на 15 ноября 1878 года”. Там по второму медицинскому участку значится фельдшерица и повивальная бабка Вера Николаевна Филиппова. Указано, что право занимать эти должности подтверждено представленными Верой Николаевной документами: свидетельством медико-хирургической академии о сдаче экзаменов на звание повивальной бабки, выданным 4 ноября 1876 года, и свидетельством врачебного отделения Ярославского губернского правления о сдаче экзаменов на звание фельдшерицы, выданным 19 июня 1876 года.

Вместе с Верой Николаевной в качестве “земской оспопрививательницы” вскоре поселилась ее младшая сестра Евгения, обучавшаяся фельдшерскому делу в Царицыне и сдавшая экзамен на фельдшерицу при Саратовской врачебной управе. Евгении Николаевне, имевшей чудесное сопрано, многие прочили завидную артистическую карьеру, какую впоследствии сделал ее брат — известный певец Н.Н. Фигнер. Но Е. Фигнер предпочла блестящей жизни оперной знаменитости трудную долю борца за гражданскую свободу.

В первый же месяц сестры Фигнер приняли 800 человек, а в течение 10 месяцев — пять тысяч. Столько же больных принимал с помощью нескольких фельдшеров врач в городской больнице. Во всех трех волостях, прикрепленных к Вязьминскому фельдшерскому пункту, не было ни одной школы. И сестры Фигнер в том же фельдшерском домике взялись бесплатно обучать крестьянских детей. Ребятишек приводили и из соседних сел и деревень, находившихся верст за 20 от Вязьмина. Нередко вместе с детьми приходили и взрослые, чтобы овладеть арифметикой.

Сестрам быстро удалось установить с крестьянами самые искренние отношения. Этому немало способствовало то, что жили они просто, почти не выделялись среди окружающих. Расположились в фельдшерском пункте — обычной избе, лишь немногим более просторной, нежели жилище бедняка, отказавшись от настойчивых уговоров Ермолаевых поселиться в их пустующей неподалеку усадьбе. Решительно были отвергнуты и все попытки Ермолаевых меблировать фельдшерский пункт. Сестры не хотели, чтобы барский вид их квартиры отпугивал крестьян.

Хотя прием больных и обучение крестьянских детей почти не оставляли свободного времени, “сестрички”, как их ласково звали вязьминцы, устраивали еще и читки у кого-нибудь на дому. Для хозяина дома, в котором проходила очередная читка, этот вечер был праздником. Он тут же бежал за соседями и родственниками. Все усаживались вокруг Веры и Евгении, и начиналось чтение, длившееся до поздней ночи, Читали Некрасова, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина. Сам собой завязывался разговор о тяжелых условиях крестьянской жизни, о произволе местной администрации.

Так же, как и сестры Фигнер, постепенно завоевывали доверие крестьян обосновавшиеся в Вольском уезде Богданович, Иванчин-Писарев и Соловьев. Богданович под именем Василия Дмитриевича Витевского поступил на место волостного писаря в село Царевщина, Иванчин-Писарев под именем Александра Ивановича Страхова вначале устроился волостным писарем в селе Булгаковка, а через некоторое время был назначен на такую же должность в село Балтай. Оба писаря обнаружили хорошую осведомленность в волостном делопроизводстве и даже привлекались непременным членом уездного по крестьянским делам присутствия Н.М. Кострицыным и уездным предводителем дворянства Н.П. Фроловым для проведения ревизий волостных правлений в уезде. Зарекомендовав себя исполнительными и знающими чиновниками, Богданович и Иванчин-Писарев помогли устроиться волостным писарем и Соловьеву. Под именем Ивана Петровича Печкарева он занял эту должность в селе Стригай.

Таким образом, все трое оказались на должности, вводившей в самую гущу крестьянской жизни и позволявшей в какой-то степени влиять на эту жизнь. При поддержке недавно избранного волостного старшины, хоть и довольно зажиточного, но честного и справедливого крестьянина Василия Михайловича Сенотова, Иванчин-Писарев смог передать страховые суммы беднейшим крестьянам, а не претендовавшим на них сельским богатеям. Удалось ему также уличить в злоупотреблениях станового пристава, от взяточничества которого давно страдали крестьяне. Затем он наладил работу почты; помог ликвидировать волостную кассу, учрежденную будто бы для помощи беднейшим крестьянам, а на деле давно выродившуюся в источник наживы недобросовестной администрации; не дал управляющему имением графа Шувалова, пользуясь неграмотностью крестьян, заключить с ними грабительский договор по найму на покос и полевые работы.

Крестьяне, постоянно сталкивавшиеся с эгоистическим стремлением почти всех должностных лиц присвоить их и без того ничтожные гроши, вначале пытались делать приношения деньгами или натурой сестрам Фигнер и новым писарям Страхову, Витевскому, Печкареву. Приношения, само собой, отвергались. Более того, присутствие новых людей заставляло мздоимцев умерить свои аппетиты. Это, конечно, не могло не раздражать сельских хищников. Новые люди мешали им по-старому, беспрепятственно обирать крестьян. Поэтому их надо было любыми путями выжить из деревни. В уездные и губернские инстанции полетели жалобы и доносы.

То священник, то управляющий графа Нассельроде шпионили за школой, зазывали к себе учеников и выспрашивали, чему их учат сестры Фигнер. Когда жители Вязьмина отказались взять в аренду на новых кабальных условиях землю графа, этот их поступок был приписан исключительно влиянию Веры и Евгении Фигнер. Наконец, в Вязьмино явился из Петровска полицейский исправник, провел дознание о поведении сестер, о школе, перепугал детишек и их родителей н, хотя ничего преступного не обнаружил, школу закрыл на том основании, что она существует без разрешения учительского совета. Шпионили и за новыми волостными писарями. Не обошлось без жалоб и на писаря Страхова. Балтайские богатеи сетовали, что с его приездом зажиточным крестьянам не стало житья.

С каждым днем простые крестьяне относились и к сестрам Фигнер, и к новым писарям все теплее и доверчивее. Зато сельские мироеды все больше их ненавидели. И все чаще в их разговорах повторялась мысль, что эти новые люди скорее всего из эдаких, которые “прикидываются, будто за мужика стоят, а на деле бунт хотят сделать”. А поэтому надо их “живой рукой в острог и на виселицу”.

Получалось так, что хотя никакого преступления новые люди не совершали, а оказывались виноватыми в том, что служили на невысоких должностях, что свои знания и силы стремились отдать на благо крестьян, что не брали взяток, что не были похожи на большинство других “народных благодетелей”. Обосновавшись в уездах, В. Фигнер и ее товарищи время от времени наезжали в Саратов, встречались с местной молодежью.

Глубокое впечатление в душах юных революционеров оставила Вера Николаевна Фигнер. И.И. Майнов впоследствии вспоминал:

“Много бывало у Гофа (саратовского бухгалтера Гофштетера) и других представителей революционного мира, но одно лицо в этом мире занимало какое-то особое положение, не поддающееся никакому определению на словах, но очевидное для всякого, даже постороннего наблюдателя. Лицом этим была женщина. В чем состояла ее сила, сказать трудно, т.к. и Поливанов и все мы стояли тогда недостаточно близко к ее кругу. Она была очень красива, она была умна, была внучкой известного партизана 12-го года, — но все это были частности, мелочи, совершенно терявшиеся в общем впечатлении ее личности. Мы чувствовали, что все эти люди, окруженные таким ореолом в наших глазах: и Богданович, и Морозов, и Армфельд, и все, шедшие с ними по тому же пути, безмолвно признают ее преимущество в чем-то очень важном, быть может, в самом существенном для революционного дела, и чувство какого-то смутного почтения охватывало и нас, ничего не теряя от того, что раза два нам случалось видеть Веру Николаевну веселой, шутливой, почти расшалившейся в дружеской среде. Строгая красота лица и строгая красота характера сливались в ней так: гармонически, а с ними так гармонировал ее властный, металлический голос, что ее образ представлялся нам цельным и чистым, как мраморное изваяние...”.

Эти поездки в Саратов, общение с революционно настроенной молодежью, с землевольцами, устроившимися в других уездах Саратовской губернии, поднимали дух, давали силы для новой работы в народе. Продолжать ее становилось все тяжелее. Доносы, жалобы, слухи постепенно делали свое дело. Полиция и жандармы с каждым днем усиливали “интерес” к их деятельности. Первым утратил веру в возможность добиться в условиях постоянной слежки и надзора существенного улучшения жизни крестьян А.К. Соловьев. Вера Николаевна попыталась уговорить Александра Константиновича отказаться от намерения стрелять в царя, потому что в случае неудачи покушение на царя еще более осложнит обстановку в стране. Но этот человек, соединявший в себе, по словам В. Фигнер, “мужество героя, самоотречение аскета и доброту ребенка”, настолько был уверен в своем успехе, что переубедить его было невозможно.

Между тем обстановка в деревне становилась все напряженнее. Вольский жандармский полковник распорядился установить наблюдение за балтайским волостным писарем Страховым. В середине марта 1879 года полиция вдруг потребовала для проверки паспорт сестры писаря Страхова Марии Ивановны Говоровой. В действительности под этим именем скрывалась Мария Петровна Лешерн-фон-Герцфельд, поселившаяся в Балтае вскоре после приезда туда Иванчина-Писарева. Она помогала ему в ведении канцелярских и почтовых дел, выполняла обязанности секретаря балтайского ссудосберегательного товарищества, созданного взамен обременявшей крестьян волостной кассы. Паспорт Говоровой оказался оформленным правильно. Но через два дня Богдановичу стало известно, что жандармский полковник решил запросить по телеграфу подтверждение данных этого паспорта. В любой момент могло открыться, что документ, удостоверяющий личность Говоровой, фальшив. Надо было спешно покидать Вольский уезд.

Ненадолго все трое остановились в Саратове. Лешерн-фон-Герцфельд съездила в Петровский уезд за Верой и Евгенией Фигнер. Ясно было, что и им тоже не следует оставаться в деревне. Но пока сестры решили вернуться в Вязьмино, чтобы Вера Николаевна могла подать заявление об увольнении в уездную земскую управу. А бывшие Вольские поселенцы покинули Саратов. Петровское земство никак не хотело согласиться на увольнение Фигнер. Председатель управы всячески уговаривал остаться и продолжать работу в земстве. Сразу уехать было невозможно.

Но 2 апреля грянул выстрел Соловьева. Покушение оказалось неудачным. Соловьев был схвачен. Теперь уже медлить с отъездом было большим риском. Особой комиссии, расследовавшей деятельность Соловьева, стало известно о его пребывании в Саратовской губернии. Началось выяснение его саратовских связей. Чтобы отъезд сестер не походил на бегство, пришлось пойти на хитрость. Евгения выехала в Саратов и отправила в Вязьмино телеграмму о болезни матери. По этой телеграмме Вера Николаевна оформила временный отпуск, поскольку председатель управы так и не согласился отпустить фельдшерицу насовсем.

Ранним воскресным утром Вера Николаевна простилась с вязьминцами, а на следующий день в село нагрянули сыщики... Началось дознание, длившееся целый год. Были опрошены десятки людей, составлены многочисленные донесения, предписания, запросы, справки, телеграммы. В результате в Саратовском губернском жандармском управлении сформировалось дело “О государственном преступнике Соловьеве и причастных к нему лицах”, которое находится сейчас в Госархиве Саратовской области.

В ходе дознания был установлен круг должностных лиц, через которых В.С. Праотцов помог В. Фигнер, Иванчину-Писареву и Богдановичу устроиться в Петровском и Вольском уездах, а те затем устроили Соловьева, Е. Фигнер и Лешерн-фон-Герцфельд. Было выяснено также, что эти же люди в 1877 году нелегально (а Вера и Евгения Фигнер легально) жили в Самарской губернии и вели пропагандистскую работу среди крестьян, и что Самарское губернское жандармское управление больше года безуспешно разыскивало их.

Тщательно проведенный опрос всех должностных и духовных лиц, а также многих крестьян, соприкасавшихся с Соловьевым и его товарищами, не дал никаких порочащих их материалов. Опрашиваемым были предъявлены фотографии разыскиваемых государственных преступников. И большинство из них опознало в Иванчине-Писареве писаря Страхова, в Богдановиче — Витевского и в Соловьеве — Печкарева. И только с фотографией В.Н. Фигнер долго не могли разобраться. Одни говорили, что на фотографии Вера Николаевна, другие — Евгения Николаевна, третьи не находили сходства ни с той, ни с другой.

У некоторых наиболее благосклонно относившихся к Фигнер лиц был проведен обыск. Однако почти везде он был безрезультатным. Но кое-что удалось найти. У В.С. Праотцова была изъята написанная В. Фигнер биография ее подруги Б. Каминской, активно занимавшейся “пропагандою в народе социалистических учений”. Жандармы при этом отметили, что “автор по-видимому, весьма сочувственно относится к идеям и деятельности Каминской”. У жены председателя Петровской уездной земской управы А.В. Ермолаевой были обнаружены оставленные сестрами Фигнер вещи. В основном это были медицинские книги. Но среди них жандармы нашли и приобщили к дознанию как вещественные доказательства 12 книг и рукописей “запрещенного содержания”.

Итогом проведенного дознания была твердая убежденность властей, что в Саратовской губернии почти год действовали важные государственные преступники, которых необходимо как можно скорее разыскать и наказать со всей строгостью.

После установления жандармами их связи с Соловьевым (казнен в мае 1879 года) сестры Фигнер перешли на нелегальное положение. В ноябре того же года Евгения Николаевна была арестована за участие в подготовке взрыва в Зимнем дворце, как хозяйка конспиративной квартиры, где проходили тайные встречи народовольцев, хранился динамит и журналы “Народная воля”. Через год по делу “16 народовольцев” она была осуждена на поселение в Восточной Сибири. Перед отправкой в ссылку Евгения Николаевна смогла передать сестре через защитника письмо, полное сожалений, что так мало успела сделать для освободительного движения. В 1881 году был арестован и сослан на 8 лет в Сибирь Александр Иванович Иванчин-Писарев. 10 февраля 1883 года по доносу предателя Дегаева в Харькове была арестована Вера Николаевна Фигнер, которая после отъезда из Саратовской губернии вела активную работу, являясь членом Исполнительного комитета “Народной воли”. К этому времени она была единственным членом Исполкома, оставшимся на свободе. И, тем не менее, мужественно продолжала борьбу, укрепляла старые связи, заводила новые, вела работу среди военных, надеясь возродить разгромленную жестокими репрессиями “Народную волю”.

Арест В.Н. Фигнер вызвал великую радость в высших кругах. Александр III, получив известие о ее аресте, воскликнул: “Слава богу! Эта ужасная женщина арестована!”. В сентябре 1884 года Петербургский военно-окружной суд приговорил В.Н. Фигнер к смертной казни, которая царем была милостиво заменена бессрочной каторгой. И потянулись долгие годы заточения в одиночной, похожей на гроб, камере Шлиссельбургской крепости. Полуголодное существование в полной изоляции от внешнего мира вынести дано было немногим. Одни сходили с ума. Другие погибали от чахотки и цинги.

В Шлиссельбургской крепости, отделенный от В.Н. Фигнер всего тремя камерами, сгорел в чахоточном жару тридцатидевятилетний Юрий Николаевич Богданович, приговоренный, как и она, к вечной каторге. Товарищами по заточению оказались также Николай Александрович Морозов и Петр Сергеевич Поливанов, осужденные на вечную каторгу в 1882 году. Много лет спустя Вера Николаевна с большой теплотой написала о каждом из них, стремясь развернуть перед читателями галерею портретов шлиссельбургских узников.

В январе 1903 года Вера Николаевна была извещена, что по просьбе матери император заменил ей вечную каторгу на каторгу двадцатилетнюю и поэтому в сентябре следующего года срок каторги истекал. Но выход из Шлиссельбургской крепости еще не означал полной свободы. Местом жительства для Фигнер был определен посад Нёнокса в 70 верстах от Архангельска. Для постоянного наблюдения за ссыльной вместе с ней прибыли сюда два полицейских стражника. Департамент полиции предписывал исключить какие бы то ни было контакты Веры Николаевны с политическими ссыльными. Но сделать это было непросто. Весть о прибытии В. Фигнер распространилась среди ссыльных поселенцев Архангельской губернии. Они прислали в Нёноксу два приветственных адреса с сотней подписей. Очень растрогало Веру Николаевну то, что под одним из адресов первой стояла подпись молодого рабочего, выходца из села Вязьмина.

Пробыв год в Нёноксе, В. Фигнер получила разрешение переехать в родные места, на Волгу. Но жизнь в России под постоянным надзором полиции была невыносима. Поэтому в 1906 году она уехала за границу.

Здесь по инициативе Веры Николаевны и под ее председательством был создан комитет помощи русским политическим заключенным и приговоренным к каторжным работам, задачей которого являлось “приискание и сбор средств для оказания материальной помощи всем без различия партий и национальностей политическим заключенным и каторжанам”. В разных уголках России, в том числе и в Саратове, были получены от комитета запросы о том, сколько политических каторжан содержится в местной тюрьме, разрешены ли им передачи, что и в каком количестве можно передавать, какова пища и условия содержания заключенных и т. п. А затем стали поступать денежные средства. Среди находящихся сейчас в областном архиве документов саратовской охранки встречается немало донесений о поступлениях этих средств, позволяющих сделать вывод, что помощь от комитета шла ощутимая.

Хотя Вера Николаевна находилась далеко за пределами Российской империи, внимание жандармов к ней не ослабевало. Саратовское губернское жандармское управление систематически получало от департамента полиции информации о заграничной деятельности Фигнер и строжайшие предписания немедленно сообщать в департамент любые обнаруженные сведения об этой революционерке. Департаментом полиции было дано также указание, что делать, если Вера Николаевна вернется на родину.

“Надлежит произвести при возвращении Фигнер в Россию тщательный таможенный досмотр, уведомив о направлении избранного ею пути департамент полиции и начальника надлежащего жандармского управления для установления наблюдения”. При этом жандармское управление получило фотографию Фигнер и. описание ее примет: “Небольшого роста, худощавая, темная шатенка с проседью, лицо желтоватое с бледным румянцем, нос большой, прямой, на правой стороне шеи шрам”.

Находясь за границей, Вера Николаевна продолжала работать над воспоминаниями. Приступая к ним, она так писала одному из своих товарищей:

“Буду понемножку писать не для издательских фирм, не на срок, а постепенно, для себя. Если выйдет хорошо, — напечатаю книжку и хоть ею сделаю со своей стороны вклад в жизнь. Ведь это тоже дело. Но для этого надо много времени, пожалуй, год, если не более”. Чтобы рассказать о людях эпохи революционного народничества, о жизни среди крестьян, страшной пытке одиночным заключением, обо всем, что пришлось увидеть и пережить, понадобились годы и годы.

В феврале 1915 года В. Фигнер вернулась из-за границы. Некоторое время после Октябрьской революции Вера Николаевна работала в Наркомате социального обеспечения. Но вскоре главным для нее стала литературная деятельность. Не раз в своих очерках Вера Николаевна возвращалась к тому времени, когда они с сестрой жили в Вязьмине.

“Эта жизнь в деревне, где сестра была “золотой учительшей” и где мы чувствовали себя нужными и полезными, осталась навсегда лучшим воспоминанием”, — писала она. На память вязьминцам Вера Николаевна прислала свою библиотечку.

15 июня 1942 года Вера Николаевна Фигнер умерла, не дожив всего три недели до своего девяностолетия. В опубликованном в “Правде” некрологе известный деятель Коммунистической партии Е.М. Ярославский писал:

“Имя Веры Николаевны Фигнер останется в истории России как имя одной из первых женщин, вышедших на борьбу с царизмом, с крепчайшим оплотом реакции в России и в других странах”.

Использованные материалы:: - Гусакова З. "...Мы чувствовали себя нужными". - Годы и люди. Вып.3. - Саратов: Приволжское книжное издательство, 1988.