География История Экономика Образование Культура Личности

Поливанов П.С.


В один из августовских вечеров 1882 года двое молодых людей предприняли попытку освободить заключенного из Саратовской губернской тюрьмы. При этом был убит тюремщик. Это событие взбудоражило город.

Ползли и множились слухи. Спустя несколько дней все три выходившие в Саратове газеты поместили сообщение о дерзкой попытке освободить заключенного, выражали соболезнование семье погибшего тюремного ключника и призывали оказать помощь ей, подробно объяснив, куда следует передавать средства. “Злоумышленники” же сочувствия, естественно, не вызывали. Ни фамилий их, ни каких-либо данных о них не сообщалось. Кто же они были?

Один из них — Петр Поливанов, сын саратовского помещика средней руки Сергея Петровича Поливанова. Отец, в прошлом гвардейский офицер, участник Крымской войны, был человеком прогрессивных взглядов, хорошо знал французскую поэзию, интересовался русской журналистикой. Мать Петра Поливанова Евгения Алексеевна Норова была племянницей декабриста В.С. Норова.

Детство Петра прошло в интеллигентной и гуманной атмосфере родительского дома. Затем учение в Нижнегородcкой гимназии и каждое лето поездка в имение отца — Ключи Балашовского уезда, продолжительные путешествия пешком или верхом, которые Петр лет с одиннадцати совершал по окрестностям имения. В старших классах гимназии Поливанова стали волновать вопросы общественного развития. Он зачитывается книгами по истории французской революции. Однажды в комнате Петра тетушка обнаружила прокламацию. За этим последовало бурное объяснение. Тетушка требовала от Петра обещания никогда более не читать и не приносить таких опасных произведений. Тот категорически отказался. Кончилась эта история переводом Поливанова в Саратовскую гимназию.

Здесь Петр очень скоро нашел сверстников, вполне разделявших его революционное настроение: Сергея Бобохова, Евгения Дубровина, Ивана Майнова, Дмитрия Шиловцева, Петра и Степана Ширяевых и других. Все они состояли в тайном кружке, располагавшем библиотекой нелегальных изданий. Кружок имел связи с семинаристами, телеграфистами, учителями, гимназистками. Огромное впечатление на кружковцев произвела революционная пропаганда, которую совсем недавно вели в Саратове П.И. Войнаральский, С.Ф. Ковалик, Д.М. Рогачев и другие народники, привлеченные теперь к дознанию по делу о пропаганде в империи.

Членам кружка было по шестнадцать—девятнадцать лет. Главной задачей они считали саморазвитие, совершенствование собственной личности, подготовку к борьбе за счастье народа. Кружковцы изучали труды Н.Г. Чернышевского, историю революционного движения, овладевали основами экономики, социологии, философии. Гимназию они посещали только для того, чтобы встретиться с товарищами, обменяться книгами, поделиться впечатлениями от прочитанного. Поэтому в овладении гимназической программой кружковцы не блистали. Хранящийся в госархиве Саратовской области журнал учета баллов учеников 1-й мужской гимназии за 1875—1876 годы — свидетельство тому. Среди оценок, выставленных ученику VII класса Петру Поливанову, преобладают тройки.

А вскоре он совсем покинул гимназию, отправившись добровольцем на Балканы. Там вспыхнуло восстание против турецкого ига, послужившее поводом к войне между Сербией и Черногорией, с одной стороны, и Турцией — с другой. Эта война вызвала горячий отклик в разных слоях русского общества. В стране начали создаваться Славянские комитеты — они возглавили движение добровольцев, стремящихся помочь сербам и черногорцам в их борьбе за свободу. Петра Поливанова увлекла возможность принять участие в национально-освободительном движении на Балканах, воочию увидеть восстание, пройти боевую школу. Военный опыт необходим революционеру, считал Поливанов, чтобы, когда потребуется, перейти от слов к делу, обеспечить победу русской революции.

Петр Поливанов участвовал в сражении при Дюнише. С двумя добровольцами совершил опасный переход по местности, занятой турецкой армией, из Сербии в Черногорию, доставив черногорцам динамит. Товарищи Петра в этом переходе погибли, а он смог вернуться с донесением от черногорцев.

В Сербии Поливанов сблизился с революционно настроенной молодежью, недовольной порядками, насаждавшимися в стране королем Миланом. Пылкий и искренний, Петр Поливанов отличался способностью располагать к себе людей. В.И. Дмитриева, известная детская писательница, в молодости знавшая Поливанова, так писала о нем:

“Небольшого роста, с нервным подвижным лицом, на котором ярко горели большие черные глаза, он производил впечатление никогда не угасавшего внутреннего горения, сжигавшего его мозг и сердце. Чтобы он ни делал — шел на демонстрации, спорил, пел “Марсельезу” или декламировал стихотворения В. Гюго — во все он вкладывал всю свою душу и энтузиазмом своим заражал других”.

Эти качества помогли Поливанову завязать связи с членами зарождавшихся в Сербии социалистических кружков. Разделяя убеждения своих сербских друзей, Петр отказался принять медаль за храбрость, которой его, как добровольца, должны были от имени короля Милана наградить. Этот поступок вызвал подозрение у властей. У Поливанова сделали обыск, нашли документы, свидетельствующие о его контактах с местными кружками, арестовали, некоторое время держали в заключении, а затем выслали в сопровождении двух жандармов в имение отца Ключи.

Вскоре Поливанов вновь появился в Саратове. С двумя товарищами он поселился в полутемном подвальном этаже одного из домов на Армянской улице. Комнаты были сырые и холодные, в них почти отсутствовала мебель. Но друзей это не смущало. Каждый вечер, как только закрывались ставни, квартиру заполняла молодежь. Из рук в руки переходили нелегальные издания. Велись беседы настолько смелые, как будто в стране уже нет ни жандармов, ни полиции. Суть разговоров: существующий строй основан на беспощадной эксплуатации народа привилегированным меньшинством, задача революционеров — организовать народ на борьбу против кучки правителей и эксплуататоров.

Высокие слова у Поливанова и его товарищей не расходились с делом. Они начали вести пропаганду в мастерских и на заводах Саратова. Постепенно сложился кружок из двух десятков пропагандистов. Среди них были не только интеллигенты, но и рабочие, усвоившие основы революционного учения.

Пропагандистская деятельность захватила Поливанова. Придя в какой-нибудь подвал “с подслеповатыми окнами, среди верстаков, пил, полуобструганных досок... перед слушателями, иногда босоногими, беспоясыми, с перехваченными ремешком кудрями, он чувствовал себя именно там, куда зовет социалиста его долг, — с людьми труда, в их собственном мрачном и подневольном мире, откуда он укажет им путь к свету и свободе”.

Но была в пропагандистской работе особенность, которая угнетала Поливанова. Чтобы не вызвать подозрения хозяев и властей, в мастерскую или на завод нужно было являться под видом слесаря, фельдшера или мелкого конторщика. Петру Поливанову, с его прямым и открытым характером, трудно было притворяться и изображать кого бы то ни было. Начав беседу с рабочими в доступных и привычных для них выражениях, он часто забывался, переходил на литературный язык, употребляя порой непонятные им термины. Но речь Поливанова всегда была пронизана такой страстью, такой верой в дело революции, что захватывала любую аудиторию. Как пропагандист Поливанов пользовался у рабочих большим успехом.

Этот период жизни Петра Поливанова знаменателен знакомством с известными деятелями русского революционного движения Г.В. Плехановым, В.Н. Фигнер, А.Д. Михайловым, Н.А. Морозовым, Ю.Н. Богдановичем, А.К. Соловьевым, А. Иванчиным-Писаревым. Их появление в Саратове, неустанная работа в народе, которую они выполняли так просто и спокойно, как будто не рисковали ежеминутно своей свободой, оказали заметное влияние на местную молодежь.

По поручению кружка Поливанов не раз ездил в Москву и Петербург за нелегальной литературой. Одна из таких его поездок совпала со временем завершения процесса Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова, по приказу которого был высечен находившийся в тюрьме землеволец А.П. Боголюбов. Процесс завершился полным ее оправданием. Поливанов был в той толпе молодежи у здания суда, которая овацией приветствовала Засулич и не дала жандармам вновь ее арестовать.

На обратном пути из Петербурга Поливанов задержался в Москве, узнав, что вот-вот должны прибыть на Курский вокзал киевские студенты, высылаемые за политическую деятельность в Вологодскую губернию. Встреча студентов вылилась в манифестацию, в которой участвовало около трехсот человек. Жандармы не смогли препятствовать встрече. Длинный ряд конвоируемых жандармами карет, в которых находились киевские студенты, двигался по Москве в сопровождении восторженной толпы молодежи. И тогда жандармы натравили на молодежь дюжих молодцов из Охотного ряда.

Поливанов был жестоко избит, арестован и после освобождения некоторое время лежал в больнице. В.И. Дмитриева, встречавшаяся с Поливановым после этих событий, писала:

“Следы побоев оставались у него до сих пор: он немного прихрамывал и не мог свободно владеть рукой. Дикая расправа оставила в нем такое неизгладимое впечатление, что при воспоминании о ней он бледнел и говорил: “Пусть повесят, пусть пристрелят, только бы не били”.

Летом 1878 года Петр Поливанов совершил свое первое “хождение в народ”. Надев поддевку, картуз, высокие сапоги, он преобразился до неузнаваемости, став похожим на фабричного парня. В котомке, где лежали самые необходимые вещи, было упрятано несколько брошюр. Останавливаясь в крестьянских избах, Петр вел разговоры о причинах тяжелой доли народа. Эти разговоры встречали с жадным вниманием. Деревенские впечатления глубоко запали в душу Поливанова. Много лет спустя они послужили поводом для автобиографического рассказа “Кончился”, герой которого, умирая в одиночном заключении, вспоминает счастливые минуты, проведенные среди крестьян.

Осенью того же года друзья проводили своего “Петролея” (так они ласково называли Поливанова) в Петербург. Он стал студентом медико-хирургической академии. Но учение его продолжалось недолго. Уже в ноябре он был привлечен к дознанию за участие в студенческих волнениях, а в декабре выслан в административном порядке в город Кадников Вологодской губернии. В предписании департамента полиции так изложена суть его преступления:

“...по агентурным сведениям, Поливанов отослал в Саратов около пятнадцати экземпляров газеты “Земля и воля”... Выявлено, что у Поливанова в квартире происходили сходки, принимал деятельное участие в беспорядках... При обыске у Поливанова найдены революционные издания и запрещенные сочинения”.

В Кадникове Петр Поливанов находился до августа 1880 года, когда был освобожден из-под надзора с “воспрещением проживать в столицах, в столичных и Таврической губерниях”.

Узнав о предстоящем возвращении Поливанова в Саратов, друзья заочно приняли его в Саратовский центральный кружок. Этот кружок поддерживал связи с центрами и редакциями “Народной воли” и “Черного передела” — революционных организаций, образовавшихся в России в результате раскола в 1879 году “Земли и воли”. Народовольцы, не отрицая пропагандистской работы среди рабочих и крестьян, встали на путь сознательной политической борьбы с самодержавием путем террора, надеясь ослабить абсолютизм, добиться от него уступок и вместе с тем показать народу пример активной борьбы, пробудить его для социалистической революции. Чернопередельцы выступали против политического террора, за продолжение пропаганды в городе и деревне.

Саратовский кружок распространял в губернии литературу обоих направлений. Но вскоре в кружке стали усиливаться народовольческие настроения. Этому очень способствовал прибывший в Саратов с рекомендациями от В.H. Фигнер член Исполнительного комитета “Народной воли” В.А. Жебунёв. Он пробыл здесь два месяца, провел несколько собраний, убедил саратовцев, что народовольцы не пытаются осуществить революцию сверху, что главная цель “Народной воли” — подготовка народного восстания. Саратовцы единодушно решили присоединиться к “Народной воле”. Их кружок стал называться Саратовским центральным кружком партии “Народная воля”. Все члены кружка являлись теперь членами этой партии. Сменив место жительства, они могли без особых рекомендаций в любом городе вступить в местную народовольческую организацию. Кружок получал от Исполнительного комитета “Народной воли” литературу, мог запрашивать для каких-либо дел присылки членов партии из центра, отчитывался перед Исполнительным комитетом о своей деятельности, сообщал имена всех вновь принятых членов, ежемесячно высылал в кассу партии взносы.

Присоединившись к “Народной воле”, кружок расширил свою пропагандистскую работу, стремясь распространить народовольческие идеи среди рабочих и крестьян, земских служащих и учителей, приказчиков и даже военных. Поливанов вел пропаганду среди рабочих.

Центральному кружку удалось организовать несколько кружков служащих и учащихся, установить связи с крестьянами через радикально настроенных интеллигентов, живших в Балашовском, Вольском и Камышинском уездах. Приступил кружок и к устройству собственной типографии.

Петр Поливанов и Иван Майнов вместе с другими кружковцами пытались пробудить к активному протесту и саратовских босяков, пребывающих в страшной нищете, на пределе отчаяния и безнадежности. Но эта попытка успеха не имела. Босяками владело только одно желание: насытиться, одеться и согреться.

1 марта 1881 года народовольцами был убит Александр II. Это событие потрясло русское общество. Оно всколыхнуло революционные настроения, нашло сочувствие во многих сердцах, особенно среди молодежи. Но вместе с тем активизировало жандармов, усилило бдительность полиции. Саратовский центральный кружок потерял нескольких своих членов. Среди них ближайший друг Поливанова — Иван Майнов, сосланный на каторгу. Под ударами нараставшей реакции таял Исполнительный комитет “Народной воли”. Многие гибли в тюрьмах и в ссылках. Тяжелая участь постигла двух товарищей Поливанова по гимназическому кружку: Степан Ширяев замучен в Алексеевском равелине, Дмитрий Шиловцев в ссылке сошел с ума и по возвращении в Саратов умер.

Мрачные мысли о судьбе товарищей не давали Поливанову покоя. Видевшая его в это время В.И. Дмитриева писала:

“Я заметила, что Поливанова гнетет какая-то тайная забота, что он переживает страшно важный и серьезный момент своей жизни. По временам его лицо принимало прямо трагическое выражение...”.

В феврале 1882 года в Москве был арестован Митрофан Эдуардович Новицкий, который с осени предыдущего года по заданию Исполнительного комитета “Народной воли” вел пропаганду среди рабочих Саратова. Раньше в течение двух лет работал в Саратове и губернии, хорошо знал местные условия. При аресте у Новицкого были обнаружены документы на имя саратовского мещанина Зиновия Машикина, поэтому для установления личности он был отправлен в Саратов. Когда Поливанову, близко знавшему Новицкого, стало известно, что тот находится в Саратовской тюрьме, он загорелся мыслью освободить товарища. В осуществлении этой идеи ему помогал Михаил Дмитриевич Райко. Симферопольский гимназист, он в 1879 году был привлечен к дознанию за участие в революционной пропаганде, заключен в Одесский острог, а затем выслан в Мезень Архангельской губернии, откуда в начале 1882 года переведен в Царев Астраханской губернии. Из Царева Райко бежал и с фальшивыми документами на имя Александра Васильевича Дмитриева прибыл в Саратов. Поливанов предоставил ему свою квартиру, помог материально.

И вот теперь они вместе разработали план освобождения Новицкого. Райко дважды выезжал из Саратова и раздобыл через своих знакомых в Москве и Тамбове четыреста рублей. В оружейном магазине Онезорге Поливанов купил два однокалиберных револьвера системы Смита-Вессона и три коробки патронов. Третий револьвер той же системы, но более крупного калибра и патроны к нему купил их товарищ, оставшийся жандармам неизвестным. Установили время прогулок Новицкого у тюремного замка. Накануне решающего дня сторговали у извозчика за сто пятьдесят рублей лошадь с тележкой и сбруей и весь день гоняли ее по глухим улицам, чтобы проверить быстроту ее хода и научиться править на полном скаку.

Наконец настал решительный день — понедельник, 16 августа 1882 года. Вечером, в половине седьмого, как всегда, Новицкого вывели на прогулку. Через ограду тюремного садика Новицкий увидел тележку, в которой сидели Поливанов и Райко. Они продвигались вдоль ограды садика параллельно Новицкому, шедшему по дорожке в сопровождении тюремного ключника. Едва тележка остановилась у въезда в садик, Новицкий быстро наклонился, схватил горсть песку, бросил в глаза ключнику и кинулся к тележке. Но ключник, на ходу протирая глаза, бросился вдогонку и, когда Новицкий вскочил в тележку, был уже почти у заднего колеса. Поливанов дважды выстрелил в тюремщика. Тот упал на мостовую. Райко изо всех сил погонял лошадь. Поливанов обнял Новицкого, и друзья поцеловались.

Сзади раздавались крики и топот. Райко хлестал лошадь. Свернули на Камышинскую улицу. Еще один поворот на Цыганскую. Тележка налетела на тумбу и опрокинулась. Друзья бросились бежать. Новицкий на минуту задержал Поливанова, поцеловал на прощание. Пробежав немного по правой стороне Камышинской улицы, Новицкий был схвачен тремя преследователями. Поливанов и Райко бежали по левой стороне улицы. Петра догнал отставной солдат, свалил его с ног. Подоспевшая толпа окружила Поливанова, выхватила револьвер, вывернула карманы, из которых высыпалось девятнадцать патронов, сорвала висевший у пояса кинжал. Вскоре был схвачен и Райко.

Разъяренная толпа накинулась на свои жертвы, била всем, что попадалось под руку. Райко, не приходя в сознание, умер по дороге в полицейскую часть. В обвинительном акте по этому поводу было записано:

“...все они трое были задержаны народом и полицией и сильно избиты собравшейся толпой... При вскрытии трупа Райко оказалось, что смерть его последовала от множества сильных побоев плотным твердым телом, имевших последствием трещину на затылочной кости и кровоизлияние в мозгу”.

Сергей Петрович Поливанов, узнав об аресте сына, всеми средствами старался облегчить его участь. В глубоком горе он направил прокурору Саратовской судебной палаты заявление, в котором поступок сына объяснял его психической ненормальностью. Медицинское освидетельствование Поливанова показало, что он “имеет порывчатый характер, пылкий и впечатлительный” и “что ничто не указывает, чтобы он страдал психическим расстройством”.

23 сентября военно-окружной суд приговорил Новицкого и Поливанова к смертной казни через повешение. В ожидании смертного приговора они томились до 19 октября, когда было объявлено о замене смертной казни Новицкому двенадцатью годами каторги, а Поливанову бессрочной каторгой. Товарищи известили Поливанова, что готовы пойти на смерть ради его освобождения, но он этой жертвы не принял.

Срок каторги, впоследствии сокращенный до восьми лет, Новицкий отбыл на Каре, затем жил на поселении в Якутии. В 1895 году ему было разрешено вернуться в европейскую часть страны. Он поселился в Харькове, где жил до самой смерти 27 декабря 1920 года.

Петр Поливанов был отправлен в Петербург и заключен вначале в Трубецкой бастион, а затем в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Условия содержания узников в Алексеевском равелине были рассчитаны на их медленное умерщвление. Сырые, с покрытыми плесенью стенами полутемные камеры, еда, напоминавшая помои, одежда из дерюги, коловшая тело. Особенно угнетала почти ничем не нарушаемая гробовая тишина. Запрещалось все: свидания, переписка, чтение книг. За нарушение тюремного порядка — наказание: от наложения кандалов и карцера до пятисот розог и четырех тысяч шпицрутенов. Один за другим умирали товарищи по заключению. Поливанов тоже был на грани смерти, перенес ревматизм, цингу.

Вынести это нечеловеческое существование Поливанову помогали воспоминания о детстве Волге, Саратове.

“Я жил не здесь, в этой душной, пасмурной камере, за решетками и замками... — вспоминал Поливанов. — Нет, я был там, где в голубом небе высоко несутся вереницы легких белоснежных тучек, где теплый ароматный ветер тихо колышет головки цветов и в густой траве раздается трещание кузнечика и задорный крик перепела... Я был на Волге. Ветер разыгрался не на шутку. По валам ходят “беляки”, и брызги пены, перелетая через борт, попадают мне прямо в лицо. Я полулежу на дне лодки и управляю парусом... Я опять живу в прошлом. Я вижу то родной дом, то маленькую квартирку во втором этаже деревянного дома на Крапивной улице... То зарытые в песок тюки книг на Зеленом острове...”.

Пытка Алексеевским равелином длилась два года. Затем последовал перевод в Шлиссельбургскую крепость. Порядки здесь вначале были не лучше. Но постепенно шлиссельбуржцы добились права иметь мастерские, небольшие огороды, получать книги для научных занятий и письменные принадлежности.

Среди узников Шлиссельбурга Поливанов нашел знакомых ему по Саратову Н.А. Морозова и В.Н. Фигнер. Вера Николаевна в книге “Запечатленный труд”, рассказывая о жизни шлиссельбуржцев, много теплых строк уделила Поливанову. Она отмечала его феноменальную память, поразительную способность видеть и читать сразу пятнадцать строк текста, глубокие знания политической истории и общественных наук. Ранее владевший немецким и французским языками, Поливанов в Шлиссельбурге изучил английский и испанский. Здесь проявился его литературный дар. Он писал стихи, пробовал себя в прозе.

“Особенностью Поливанова, — писала Фигнер, — была страсть к животным, в частности к птицам... С голубями у него была тесная дружба, в своей камере он предоставил в их распоряжение вентилятор, в котором они выводили птенцов. Чтобы кормить этих прожорливых сожителей, он отказывался от ужина, прося заменить его овсом, и находил удовольствие по целым часам разговаривать с ними, имитируя их воркование, и уверял, что голуби и он понимают друг друга. Наши огороды привлекали синичек, и Поливанов так приручил их, что они садились ему на шапку и клевали насыпанный на нее корм...

Вообще, — заключает Вера Николаевна, — нельзя было не любить этого умного и незлобивого товарища, в котором всегда чувствовалось нечто рыцарское и вместе с тем что-то простое, детское...”.

Н.А. Морозов посвятил Поливанову прочувствованное стихотворение. Он же сумел вынести из Шлиссельбурга, упрятав в шахматную доску, тайком написанные Поливановым воспоминания “Алексеевский равелин”. В 1906 году это поражающее высокой художественностью, точностью языка повествование увидело свет.

После двадцатилетнего заточения в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях Поливанова выслали в Атбасар. Отсюда он сумел бежать за границу. Поливанов рвался участвовать в революционной борьбе. Ему было всего сорок четыре года, но пребывание в каменном мешке подорвало здоровье. Все чаще давало знать о себе больное сердце, явственнее проявлялись признаки чахотки. 17 августа 1903 года во французском городе Лориане он застрелился.

В прощальном письме к товарищам Поливанов писал:

“Болезнь сердца, развившаяся у меня в последние годы тюремного заключения, стала очень быстро прогрессировать... Я стал жалким инвалидом, не способным вести нелегальную жизнь в России, а уезжая за границу, я мечтал о скором возвращении на Родину, о скором возвращении к революционной деятельности, ставшей для меня теперь невозможной. Крепко обнимаю вас всех, дорогие, и желаю вам лучшей доли, успеха в борьбе: желаю дожить до той минуты, когда рухнет позорящее Россию самодержавие и с ним исчезнет зло, которое оно порождало. О, как мне хотелось бы принимать участие в героической борьбе за свободу, в борьбе не словами, а фактами! Но теперь я не могу быть ни террористом, ни бунтарем по одному тому, что я совершенно разбитый физически человек, а жить вне дела, вне борьбы я не могу...”.

Использованные материалы:
- Гусакова З. "...Вне борьбы я не могу". - Годы и люди. Вып.4. - Саратов: Приволжское книжное издательство, 1989.