Сметанников Л.А.

Начало

Оно есть у каждого. В начале жизненной дороги закладывается если не все, то многое. По крайней мере — контуры нашей судьбы, нашего “я”...

Родители Леонида Сметанникова жили просто, со всякому известными буднями и заботами. И сыну своему желали той же скромной, доброй и честной жизни. Родился он на Урале, в селении Фершампенауаз Челябинской области, куда во время войны была эвакуирована мать, Елена Ивановна. А позже туда приехал и отец, Анатолий Павлович – после госпиталя, где лежал с тяжелым ранением, полученным летом 1942-го года. После войны семья вернулась на Украину, в Днепродзержинск. Там и в школу пошел. Учился без блеска, но вполне прилично. После седьмого класса — техникум. Отец с матерью хотели, чтобы сын стал техником-электриком. И он через четыре года стал им, начал работать на огромном металлургическом комбинате — гордости города. Именно там, среди таких же, как и он, рабочих парней, мужал его характер, рождалось собственное понимание мира, возникало ощущение людской общности. И конечно, не просто фразой были его слова, сказанные как-то телерепортеру: “Там я научился работать, научился ценить и уважать труд. Это моя первая школа, и ее уроками я живу до сих пор”.

Жизненный поворот мог показаться резким и неожиданным, но, если вдуматься, был он вполне закономерным. В детском саду — пел. В школе был признанным запевалой. Тогда же заметили и пригласили в городской детский хор. Это было уже нечто полупрофессиональное, потому что учили там петь по нотам, занимались музыкальной грамотой. После мутации голоса — вновь запел, теперь во взрослом, вполне солидном академическом хоре заводского Дворца культуры. Здесь уже был и вокальный кружок. Все чаще выступления на публике. И с хором, и соло. Леонид пел, радуясь музыке, наслаждаясь звучанием голоса, тем, наконец, что пение его приятно людям. Думалось: “Кажется, получается. Может, это призвание, судьба?” Выросло, окрепло, вырвалось решение: хочу петь, буду петь. И хотя закончилось все обидной ссорой с родителями, разговор был принципиальным.

Приехал в Днепропетровск, чудом успел к началу экзаменов в музыкальное училище, поступил на первый курс вокального отделения. И закрутились четыре года нелегким колесом испытаний. Первым делом встал вопрос финансовый. Стипендия есть стипендия, прожить на нее мудрено. Поэтому пришлось все четыре года работать радистом-осветителем во Дворце культуры студентов. Днем — училище, почти каждый вечер — работа. С другой стороны, обрушилась лавина совершенно неведомых предметов: сольфеджио, гармония, музыкальная литература. И везде спрашивают, требуют, и никому дела нет, что тебе все в новинку, что у тебя почти одного во всем училище нет за плечами музыкальной школы.

Но, предположим, не это главное. Главное — это борьба с голосом, против голоса и за голос. На первом курсе — то робко присматривался-прислушивался, то до боли жаждал мощного рывка. Чтобы одним махом — раз, и запел. Все восхищены, буря оваций, из Большого театра персональное приглашение и так далее. Куда там! Сколько времени ушло только на “поиски” тембра. Вначале вели басом, затем драматическим баритоном и только очень не скоро определили баритон лирический. На втором курсе — затяжной кризис. Голос не звучит. Поется трудно, неестественно, словно пудовые камни ворочаешь, и создается ощущение, будто занятия только во вред. Сколько раз за это время Леонид вспоминал отцовское: “Нечего фантазировать! Мотаться туда-сюда — самое дурное в жизни. Определил линию — и живи...” Сколько раз решал бросить училище и вернуться домой, где все просто, нормально, без особых проблем.

Но что-то останавливало. Юность, упрямство и гордое желание добиться своего поддерживали в самых тяжелых ситуациях. К тому же появился со временем еще один мощный стимул — Вика. Она тоже училась вокалу, занималась на одном с ним курсе. Вначале попросту не видел ее. Потом заметил — вдруг, неожиданно, с удивлением. Долго не мог решиться на признание. А когда решился — запело сердце. И взялся за себя и свой голос с утроенным рвением. На третьем курсе вокальное “настроение” выправилось. А через год зазвучал-таки голос. Пусть немногое, но кое-что стало получаться. Радовался, однако чаще, положа руку на сердце, с грустью сознавал: сколько вокруг таких певунов и певичек! Вроде бы и поют правильно, но слушаешь их — и ни уму ни сердцу. С такими мыслями его педагог Ольга Петровна Ковалева была согласна целиком. Что-то еще по вокалу она бы дать сумела, но настоящей школой могла стать только консерватория. Сама училась в Саратове, о саратовской школе вокала была доброго мнения, поэтому и ученику посоветовала учиться там.

Сразу после окончания училища Сметанников отправился в Саратов. Вместе с Викой, теперь уже женой. Спел на “отлично”, всем понравился. Приняли. И опять все началось сначала. Только на более высоком и сложном уровне. В Саратове — никого и ничего. Семейным общежития не дают. Начались скитания по частным углам. Да еще крохотный Стась на свет объявился, а с ним и множество забот. Приходилось подрабатывать. К тому же нудные, бесконечные диалоги с придирчивыми хозяйками. И все-таки это были истинно студенческие годы, которые вспоминаются с радостью. И главное — было страстное желание научиться по-настоящему петь.

А поучиться есть у кого. У профессора Александра Ивановича Быстрова немало хороших учеников, которые поют на разных оперных сценах страны, среди них уже тогда были именитые. Повезло — к нему в класс и попал. Природный материал у Леонида был всегда, а вот навыков недоставало. Требовалась огромная работа учителя и ученика. Прежде всего — развить средний и верхний участки баритонового регистра. Выровнять звучание голоса по всему диапазону. Добиться яркости, силы и полетности звука. Выработать хорошую кантилену, сделать звуковую линию плавной и непрерывной. Как дышать, где формировать звук, куда посылать его — сотни вокальных задач и упражнений, десятки вариантов исполнения одного фрагмента...

Но это только звук. А слово! “Я целый год учился открывать рот и говорить “да”, чтобы это было “да”. Целый год!” А сцена и так называемая сценическая свобода! Как мучительно чувствовать, что делаешь не так, как хотелось бы. А ведь еще и петь надо! И вот по сотне, тысяче раз отрабатываешь одно элементарное движение, чтобы, как в боксе или самбо, довести его выполнение до полного автоматизма, чтобы не отвлекаться во время пения. Работал до полного изнеможения. Вплоть до того, что однажды на уроке, обессиленный, в полуобморочном состоянии, упал. И постепенно из всего-навсего приличного вокального материала рождался настоящий голос, из неоформившегося юнца вызревал профессиональный певец, из обыкновенного парня вырастал талантливый артист. Убедительная иллюстрация того, что талант — не только “искра божья”, но еще и огромный труд.

С первых же консерваторских занятий воспринял Леонид Сметанников одну существенную мысль: хорошо звучащий голос и высокая вокально-артистическая культура — вещи далеко не тождественные. Поэтому с самого начала много и тщательно работал над усвоением всего круга изучаемых в вузе дисциплин. На протяжении всех пяти лет был обладателем стипендии имени Собинова. Теоретическая работа “Эстетические принципы Станиславского на советской оперной сцене”, которая была выполнена Сметанниковым на третьем курсе, завоевала второе место на Всесоюзном студенческом конкурсе общественных наук. Она стала хорошим подспорьем в овладении актерским мастерством.

С жадностью поглощает Леонид жизненные впечатления в концертных поездках. Ездил он на втором курсе в Ленинград на юбилейный фестиваль музыкальных вузов. Старался попасть всюду — Зимний, Эрмитаж, Петропавловская крепость, Исаакиевский собор, Русский музей, Марсово поле... А позже в его дневнике появились отметки о новых маршрутах: Москва, Астрахань, Грозный, Киев, Одесса, Кисловодск, Оренбург, Казань, Ростов-на-Дону, Волгоград, Калининград, Дальний Восток.

Зрелость

Пожалуй, самая первая важная веха — приглашение в оперный театр. Не в миманс, не в хор, не стажером, а сразу солистом. Это было ошеломляюще — ведь учился он еще на третьем курсе. Но театру нужен был лирический баритон. На Сметанникова сделали ставку — и не ошиблись, и все от этого выиграли. Больше, чем кто-либо, выиграл он сам. Это была исключительная ответственность, и требовалось максимально мобилизовать себя. Может быть, именно это и позволило Леониду вскоре сделать несколько творческих скачков.

Сразу же ему поручили партию Елецкого в “Пиковой даме” Чайковского. Первый спектакль в жизни — и такая сложная партия. После удачного дебюта — огромная, всепоглощающая радость. Через день довелось петь с Зурабом Анджапаридзе, который выступил в партии Германа. Солист Большого театра — и зеленый новичок периферийной сцены. До сих пор Леонид вспоминает тот вечер с замиранием в груди: “Какой певец, какой Герман! В последней картине, в игорном доме, кажется, разнесет всех и вся. Такой огромный, ужасный ходит. Страшно. А ведь я — Елецкий. И должен положить его на лопатки. Но как с ним совладать? Он кричит: “Кто, кто?” Я весь собрался в комок и свое “соль” такое выдал, что потом многие подходили, спрашивали: “Как ты такое “соль” загвоздил?” Со страху, говорю. С тех пор у меня это всегда получается. Люблю это место”.

Потом надолго отход к партиям второстепенным. Журан в “Чародейке” Чайковского, атаман Игнатьев в “Якове Шибалке” Ленского, Еж в детской опере “Теремок” и т.д. Причем без всяких претензий. Пел все, что давали. Помнил наказ педагога: современный оперный певец должен уметь справляться с любой партией, любой задачей. Постепенно приходил опыт, росло актерское мастерство. Раньше страдал неимоверной зажатостью, вокальной и сценической, через год работы в театре ощутил свободу. Приходила уверенность в себе. И когда поручили партию Валентина в “Фаусте” Гуно, воспринял это почти спокойно, деловито. Так же серьезно взялся за роль Кости в “Русской женщине” Молчанова. И наконец, самый ответственный экзамен — Фигаро в “Севильском цирюльнике”.

Это был экзамен и в буквальном смысле слова: на премьере сидела государственная комиссия из консерватории. Она оценила работу выпускника на “отлично”. Это был и экзамен на творческую зрелость: теперь стало ясно, что артистический фундамент и основы оперной “грамоты” заложены прочно и добротно...

Веха вторая — непрерывные концертные выступления. До сих пор помнит Леонид Анатольевич лето 1964-го, свою поездку на целину с училищной агитбригадой. На открытой машине, зарывшись в солому, перебирались они от поселка к поселку. Вечером, чуть смахнув дорожную пыль, зажигали на кузове лампочки и начинали концерт. Тогда специально для казахов выучил он на их языке “Алма-атинский вальс” и до сих пор время от времени бережно и с прежним волнением поет его.

В консерваторские годы концертные выступления начинающего певца стали систематическими. Леонид понял: чтобы научиться петь, нужно петь как можно больше и как можно чаще — перед людьми. Он настойчиво ищет контакт с аудиторией, учится ощущать дыхание зала. Подбирает программу таким образом, чтобы легкое и доступное в разумных пропорциях соседствовало с познавательным и сложным, песня с романсом и арией. И вот первые результаты: теперь буквально всегда его выступления бисируют. Устроители концертов, как правило, “выпускают” его последним, потому что знают: пение Сметанникова обязательно понравится, он непременно сумеет броско и с успехом завершить общее выступление. А весной выпускного года вместе с лучшими артистами театра он исполнил несколько произведений по Центральному телевидению. Это было уже определенное признание молодого певца...

Наконец, третья важная веха этих лет — участие в вокальных конкурсах. Когда Леонид учился еще на первом курсе, в консерватории объявили конкурс на лучшее исполнение произведений советских композиторов. Участвовали вокалисты-старшекурсники. Узнав об этом, Сметанников бросился к Быстрову: “И я хочу попробовать”. Александр Иванович пытался остудить его пыл: “Молодой еще!” И все-таки Леонид упросил кафедру: спел и, более того, к всеобщему удивлению, занял первое место. Это была первая официальная победа. Правда, сугубо локального значения и на долгое время последняя. Попытки добиться успеха за пределами Саратова кончались неудачно. Осенью 1968-го он едет в Москву на Всесоюзный конкурс имени Глинки и... остается за бортом после первого тура. Причин достаточно: малоинтересная программа, к тому же “сыро” прозвучавшая, так как готовилась наспех, и, конечно же, слишком не устоявшиеся еще вокальные навыки. Летом 1971-го Леонид повторяет попытку. На этот раз он прошел до второго тура. Неудачу скрасил теплый отзыв П. Лисициана, который писал в журнале “Советская музыка”:

И от неудач этих не только не было уныния, напротив, была жажда творческого соревнования, крепло желание еще и еще раз помериться силами, добиться признания. И оно уже было не за горами.

Опера, романс, песня

К середине 70-х годов имя Леонида Сметанникова становится известным почти в равной степени и оперным слушателям, и ценителям камерно-вокальной музыки, и любителям песни. Поэтому первое, что хочется отметить в даровании певца, — редкая многогранность, широта творческого диапазона. Но главное для него — опера, прежде всего он — оперный певец. Это его первое и основное амплуа, остальное, в общем-то, “по совместительству”, для души и разнообразия, в чем-то, может быть, в качестве хобби и еще для “самоутверждения”. За пять лет певец освоил почти все крупные партии лирического баритона, сыграл множество второстепенных ролей, охотно принимал участие в спектаклях оперетты. Но основой, стержнем был классический репертуар. Каждая из таких партий становилась для него этапом творческой эволюции.

Вот одна из первых больших партий — Валентин в “Фаусте” Гуно. Партия сложная, значительная. Преодолевая ее трудности, певец многое усвоил для себя, прежде всего — в вокальном отношении. Здесь впервые ощутил он вкус настоящей кантилены — полнозвучной, насыщенной, полетной. И одновременно впервые удалось добиться вполне ясной и выпуклой подачи текста. Кроме того, благодаря этой партии Сметанников продвинулся и сценически. В силу своего тяготения к лирическим характерам он акцентирует в своем герое любовь к сестре. Но как бы то ни было, Валентин в то же время и воин — суровый, мужественный. Леониду удалось донести эту его черту. В результате неожиданно открылись драматические грани дарования артиста. Это в полной мере выявляет сцена смерти Валентина с ее напряженным накалом страстей, с резкими перепадами состояний.

Совершенно иные задачи перед певцом поставил Жермон в “Травиате” Верди. “Жермон — старик. По возрасту он мой отец. Вокальная сторона партии далась мне гораздо легче актерской”, — вспоминал Сметанников. Но, в конце концов, важен результат. Здесь Сметанников обнаружил в себе прямо-таки недюжинную способность к перевоплощению. Несмотря на несколько интригующую и пикантную моложавость, подтянутость, его Жермон впечатляет величавостью, внутренней мудростью, строгостью и вместе с тем отеческой добротой. Очень любопытно, что к актерской внешности, игре добавляется своего рода вокальное перевоплощение. Голос Леонида звучит здесь как-то иначе, намного “взрослее”, чем обычно. Так что не только зрительно, но и по слуховому восприятию публика убеждается в том, что это старик.

И быть может, еще более высокая удача — драматургического порядка. Сметанников всегда стремится к ясному, определенному рисунку роли. И пусть крупными, иногда даже плакатными штрихами, но упорно ведет он к своей основной цели — раскрыть логику развития образа. В партии Жермона ему удается последовательно и рельефно прочертить линию от негодующего, а порой даже оскорбительного тона при первой встрече с Виолеттой к ощущению огромной вины перед ней в последних сценах.

Партия Фигаро из “Севильского цирюльника” Россини занимала и занимает в репертуаре Леонида Сметанникова особое место. Занимала — потому что с этой партией он по-настоящему вошел в театр, окончательно раскрепостился сценически и вокально. Занимает — потому что это любимая его роль, “самая-самая!”, как говорит он, не находя более подходящих слов. И певец, и его наставник А. Быстров, и ленинградский режиссер Ю. Петров, ставивший спектакль, приступали к работе с хорошим творческим настроем. Хотелось сделать что-то свежее, преодолеть штампы в трактовке Фигаро, который слишком уж часто получается “красивым парикмахером” или на худой конец — разбитным малым. Удалось очеловечить Фигаро, приземлить и в то же время облагородить его, придать ему индивидуальные черты, убрать красивые позы, сделать более жизненным, простым, естественным и — насколько возможно — современным.

Сколько сил и времени ушло на это! Но трудам воздалось сторицею, — освоение роли стало большой школой мастерства, здесь рост певца был особенно ощутим. Тут все — игра. В игру сценическую самым активным образом включена и тембровая палитра голоса. В многообразии вокальных красок мы услышим и мужественность, и ироничность, но это в очень умеренных дозах, зато бесконечно много озорства и лукавства. Таков и весь облик его Фигаро. Таким предстает и спектакль в целом. Ведь лицо его представляет Фигаро — главная пружина действия. Главная не потому, что у него самый большой объем пребывания на сцене, а потому, что оп “заводила” всех ситуаций, он ведет за собой остальных, увлекая их своим бурным темпераментом, обрушивая на них забавнейшие шарады и ребусы, придумывая хитрость за хитростью, уловку за уловкой. Да, здесь главенствует именно он, Фигаро, вездесущий и все время разный: романтичный и деловитый, изящный и сметливый, мальчишка и солидный делец, добродушно открытый и умеющий выстроить позу недоступности, всегда веселый, изобретательный, буквально — “вулкан идей”...

Когда стремишься понять, чем привлекает исполнение Сметанникова, неизбежно приходишь к выводу: искренностью, отзывчивостью, непосредственностью чувств, лирической взволнованностью, теплотой и какой-то особой ласковостью тембра. Эти черты с наибольшей силой раскрываются в партиях из русских классических опер, прежде всего из опер Чайковского — Елецкого (“Пиковая дама”) и Онегина (“Евгений Онегин”). И трудно не согласиться с А.И. Быстровым, когда он говорит, что Леонид создан для них. Мягкий, бархатистый тембр голоса, ясное, четкое донесение слова, благородство внешности и манеры сценического доведения, тяготение к лирическим образам — все как нельзя лучше сливается с нашим представлением об этих героях Чайковского. Недаром во время гастролей театра в столице Украины газета “Вечерний Киев” писала: “Вокальные данные и внешность этого певца полностью совпадают с образом Евгения Онегина”.

Издавна говорят: все познается в сравнении. Как-то гастролировал в Саратове солист Большого театра Юрий Мазурок. Он считается известным исполнителем партий Елецкого и Онегина, чуть ли не своего рода эталоном в них. В сравнении с ним в ту пору у Сметанникова определенно недоставало ровности звучания голоса, силы и устойчивости в верхнем регистре. Но это вещи поправимые: время и труд сделали свое дело. Интересно другое. Возьмем главную характеристику Елецкого — арию. “Я вас люблю”. Саратовец исполняет ее мягче, нежнее, любовнее. Без великосветской позы и холодности. У Мазурка — красиво и несколько абстрактно, у Сметанникова — больше теплоты, ощущается внутреннее страдание от сознания своего бессилия перед равнодушием Лизы.

В “Онегине”, как и в “Травиате”, достоинства Сметанникова идут прежде всего от его стремления к четкой линии роли. Если у Мазурка актерская концепция несколько несобранна, а порой и противоречива (например, в третьей и четвертой картинах), то Сметанников эволюцию своего героя выстраивает ясно и определенно: холодный, скучающий денди в первых картинах, пылкий влюбленный в последних. И везде одинокий, что особенно заметно в сценах ларинского бала, где он один против всех, со всеми в разладе. Такой рисунок роли вполне мог обернуться прямолинейностью, схематизмом. Однако угрозу эту снимает образная двуплановость. С самого начала артист стремится показать нам подлинное лицо Онегина, спрятанные в глубинах души мягкость и доброту, скрытую до поры до времени страстность его натуры.

И вот что еще любопытно. Если Фигаро, без сомнения, главный герой “Севильского цирюльника”, то в “Евгении Онегине” дело сложнее. Здесь претендентами на центральное положение могут выступать и Татьяна, а отчасти и Ленский. В саратовских спектаклях этой оперы главная фигура — Онегин в исполнении Сметанникова, именно он — основной стержень драматургического конфликта. Это уже само по себе говорит о возможностях артистической личности.

Девятнадцать оперных партий, около четырехсот спектаклей было на счету Леонида Сметанникова уже к 1975 году. За этим большим количеством немало настоящих, классных, самобытных исполнений. И как заслуженный результат — признание у себя дома, в Саратове и в ряде городов страны, где он бывал на гастролях со своим театром или выезжал по приглашению других оперных сцен. Но в чем-то, может быть, еще приятней признание неофициальное. В письмах — простых, безыскусных.

Второе амплуа Леонида Сметанникова — романс. К камерному исполнительству его влекло всегда. Особенности голоса позволяют ему легко находить контакт с любителями романсной лирики. А певец рад возможности пользоваться более тонкими, чем в опере, вокальными красками, а при случае даже глубинными психологическими нюансами, более разнообразными и детализированными музыкальными и речевыми интонациями.

В камерном исполнении становится особенно заметным очень важное качество его общей манеры — вдумчивое, глубокое изучение произведения, стремление проникнуть в суть, истолковать по-своему, свежо и современно, желание найти для себя и показать слушателям какие-то новые грани известной музыки, стряхнуть пыль с незаслуженно забытых романсов, пытаясь убедить аудиторию в их ценности. Еще одна весьма существенная для камерного певца черта есть у Леонида — верное, развитое чувство стиля. Он стремится отталкиваться от примет конкретной эпохи, почерка конкретного композитора, стремится идти от образа, объективно заложенного в том или ином произведении, а не навязывать романсу свою манеру, вкус, произвольную трактовку.

Русский классический романс, бесспорно, занимает центральное место в его репертуаре. Алябьев, Варламов, Даргомыжский, Балакирев, Мусоргский, Бородин, Римский-Корсаков, Кюи, Аренский... Трудно назвать кого-либо из крупных русских композиторов, чьи романсы не пел бы Сметанников. Настойчиво и даже с каким-то внутренним задором преодолевает он вокальные трудности в произведениях Глинки. Внешне несложные, глинкинские романсы на самом деле таят в себе немало “подводных рифов”, требуют высокого мастерства и нередко вызывают необходимость в своего рода вокальном “театре одного актера”. Особенно близки певцу Чайковский и Рахманинов. Как раз во время рахманиновских торжеств, слушая романсы этого композитора с их особой интимно-поэтической интонацией, многие почувствовали: камерное пение — подлинная стихия Сметанникова. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно услышать в его исполнении романс “Я опять одинок”.

В камерной музыке зарубежных композиторов Сметанников отдает свое предпочтение вокальной лирике Грига, лирике чистой и целомудренной, где внутренняя сила чувства соседствует с внешней сдержанностью выражения.

Так на наших глазах к певцу приходила художественная зрелость. До поры до времени он исполнял, как все, по несколько номеров в общих концертах. Потребовалось две осени, чтобы завоевать право на концерты сольные.

Первая осень — 1972-го. В канун 50-летия СССР в составе саратовской делегации Леонид едет в Днепропетровскую область. Бывают же такие совпадения! Его первый педагог по вокалу О.П. Ковалева, родом из Саратова, учила его в Днепропетровском училище, она посоветовала поступать в Саратовскую консерваторию. А теперь он — саратовец, и его нынешняя земля дружит и соревнуется с Днепропетровщиной. Пел Леонид в родном Днепродзержинске, в том самом Дворце культуры имени Дзержинского, где когда-то стоял в хоре. Пел в Днепропетровске, в том самом Дворце студентов, где не так уж давно освещал он лица приезжих знаменитостей. Теперь он сам стоял на этой сцене, и кто-то другой старался, чтобы все видели его лицо. Исключительный успех, восторженный прием, приглашения в театры и заводские клубы, на радио и телевидение...

Вторая осень — 1973-го. Еще раз решает он помериться силами с молодыми коллегами на VI Всесоюзном конкурсе имени Глинки, который проходил теперь в Кишиневе. Этот конкурс, наверное, навсегда останется для него одним из самых больших событий в жизни — Леонид Сметанников стал лауреатом. Кроме того, он получил специальный приз фирмы “Мелодии” за лучшее исполнение романсов Глинки... Так осень-73 открыла для него дорогу на всесоюзную концертную эстраду.

Третье амплуа Леонида Сметанникова — песня. Вообще рассказ об известном певце следовало бы, пожалуй, начинать с песни. Ведь не опера и не романс, а именно песня раньше всего вошла в его жизнь. Самые сильные музыкальные впечатления детства связаны с песнями послевоенного времени. Песни эти, мужественные и лирические, шутливые и печальные, были необходимы людям в их бедах и радостях, на празднике и в труде. Леонид накрепко запомнил это. И с тех пор понимает назначение песни высоко и торжественно: “Песня мне нужна, необходима. Я люблю ее. Может быть, больше всего остального. Потому что она доступна любому, и с любым я могу говорить на ее языке. Потому что она — душа времени, через нее я ловлю, ощущаю интонации сегодняшнего дня”.

Но был и такой момент, когда насильно, большим напряжением воли заставлял песню молчать. Было это на последнем курсе училища и в первые консерваторские годы. Понял, что песня “разбалтывает” голос, мешает научиться петь по-настоящему, свободно и глубоко. До боли хотелось петь, но терпел, зажав песню в груди. И когда выпустил — понеслась она привольно и широко, как и не мечталось до этого.

Теперь песня зазвучала в его концертах так же полноправно, как романс и ария. А позже и вовсе отделилась от своих академических коллег. Летом 1972 года в Ростове, а 7 ноября и в Саратове прозвучали первые сольные концерты Леонида Сметанникова, целиком посвященные песне. С тех пор установилась у него добрая традиция таких песенных вечеров в праздничные дни.

Поет Леонид много, щедро, не жалея себя. Поет везде: на больших концертных эстрадах и в маленьких клубах, в крупных городах и в самых отдаленных селах. Давно начал певец особый счет в жизни — счет своих концертных выступлений. И к середине 70-х этот счет перевалил за тысячу. Петь для людей, доставлять им радость, хорошей песней украсить их жизнь — вот в чем он видел свое предназначение. Он стремится найти и показать слушателям песню, которая по-настоящему нужна людям, которая сможет увлечь и взволновать. Нередко в этом поиске он сталкивается с произведениями, исполняемыми другими певцами. Вот здесь-то и выявляется его дар — не только большой и сильный голос, не только красивый тембр, но и умение заставить песню зазвучать по-новому, заиграть свежими красками. В таких случаях Сметанников не боится вступить в соревнование с лучшими певцами страны. И нередко выдерживает это испытание. Послушайте в его исполнении песню Бабаджаняна “Благодарю тебя” с каким-то неожиданным соединением трагизма и лирической просветленности, или песню Фрадкина “За того парня”, где в сравнении с Львом Лещенко у Сметанникова одновременно больше и напряженного драматизма, и лиричности, или песню Шаинского “Не плачь, девчонка” с ее бурлящим задором и веселой задиристостью.

Певцу удаются песни самого разного плана, он очень силен в песнях мужественного, гражданского звучания. В таких, как знаменитая “Каховка” Дунаевского или “Баллада о красках” Фельцмана. Обаятелен Леонид в лирических песнях, причем особой его симпатией пользуются песни, связанные с образами родной земли, — “Русское поле” Френкеля, “Березовый сок” Баснера. В полной мере доступны ему веселые шуточные песни типа “Ярославии” Аедоницкого или забавной песни-диалога Эдуарда Ханка “Давай поговорим”.

Важный раздел его репертуара составляют песни украинских авторов. Вспомним еще раз, что отрочество и юность его прошли на днепровских берегах. Мягкие, ласковые песни этого края очаровали, запали в душу. Поет он их на украинском языке.

Наконец, особое место занял со временем жанр баллады. И это вполне закономерно. Исполнение шлягеров не так уж часто нуждается в большом мастерстве. А вот песня-баллада всегда предъявляет к певцу весьма серьезные требования. Это уже само по себе импонирует Сметанникову, позволяет говорить о самых сложных вещах, передавать самую разнообразную и многоцветную гамму человеческих переживаний. Достаточно услышать в исполнении Леонида “Балладу о матери” Мартынова. Какая сила контрастов и драматических нагнетаний потребовалась для раскрытия образа! Сколько новых вокальных красок вызвала эта песня!

Постепенно у него сложился свой эстрадный стиль. Четко выверена манера внешнего поведения: скромный, но осмысленный и достаточно выразительный жест, довольно скупая гамма мимических штрихов и изредка элементы игры, театрализации. В пении его есть то благородное слияние гражданственности и лиризма, которым так сильны лучшие наши певцы. Но самую характерную черту его голоса и манеры составляет особый “нерв задушевности”, особая проникновенность тона. Он много и постоянно ищет. Как лучше построить программу? Как соединить отдых, развлекательность с серьезной мыслью, высоким чувством? В качестве исполнителя песен саратовцы оценили и полюбили Сметанникова очень скоро. Успех рос с поразительной быстротой.

Июнь 1973 года, Минск. Всесоюзный конкурс профессиональных исполнителей советской песни. Около трехсот исполнителей, причем очень сильный состав участников среди конкурсантов-мужчин. Тем более неожиданной и радостной оказалась весть, которая разнеслась по стране 12 июня: внушительную и впечатляющую победу одержал Леонид Сметанников.

Август, Берлин, Х Всемирный, фестиваль молодежи и студентов. Заключительный гала-концерт советской молодежи. Многие, наверное, смотрели по телевидению это великолепное песенно-театральное зрелище. И многие, вероятно, запомнили, как пел Сметанников песню Пахмутовой “Знаете, каким он парнем был”. Можно уверенно говорить, что этой песне он дал второе рождение. Она из тех, о которых он мечтает. Потому что соединены здесь неразрывно лирика и героика. Потому что речь идет о личности с большой буквы, о настоящем человеке нашего времени. И в каждой ноте этой песни, когда ее исполняет Сметанников, чувствуется восхищение перед первым космонавтом, гордость за него. И еще — неверие в его гибель. “Нет, не был. Он есть!” Медаль за исполнение политической песни, почетный диплом лауреата Х Всемирного фестиваля — как это мало в сравнении с тем, что получил Леонид для своего миропонимания, жизненных позиций, своей причастности к братству людей доброй воли.

Превосходно исполняет певец популярные фрагменты к театральным постановкам и радиоспектаклям, таким, как “Серенада Дон-Кихота” Д. Кабалевского, “Застольная” Г. Свиридова (“Дон Сезар де Базан”), Серенада Т. Хренникова (“Много шума из ничего”). С удовольствием поет он русские народные песни в сопровождении Оркестра народных инструментов имени Н.П. Осипова, а также песни народов мира на языке оригинала, которые всегда привозит из своих зарубежных поездок. В песне, как и во всем остальном, творческая амплитуда Сметанникова широка и многообразна. Он может всколыхнуть душу драматизмом, даже трагедийной нотой, очаровать проникновенным лиризмом, легким юмором. Ему подвластны острые, динамичные современные ритмы и самая мягкая, нежная певучесть...

Вот какой артистический универсализм. И универсализм этот не имеет ничего общего с творческой всеядностью, безликой пестротой. Леонид Сметанников всегда остается самим собой. Почерку певца присуще внутреннее единство. Наиболее примечательные черты его — неизменная демократическая направленность, оптимистическая настроенность, особая общительность вокального интонирования, душевная теплота эмоционального тона. Что касается самого голоса Сметанникова, то его отличает яркость “полетного звучания”, красивый бархатистый тембр, красочная звуковая палитра. И еще не так уж часто встречающаяся в певческом искусстве безупречная дикция.

После стремительного взлета 1973 года перед певцом в полный рост начали вставать проблемы. Как удержать завоеванное, как упрочить достигнутое? Теперь настало время иных критериев. О многих своих просчетах и минусах Леонид был осведомлен лучше, чем кто-либо, и старался их преодолеть. Сметанников никогда не работал вполсилы. И никогда не выжидал так называемого вдохновения. “Бывает, не звучит голос. Не звучит, и все. Не падать духом! Сделай грим, вытолкни себя на сцену, вдохни атмосферу зрительного зала, начинай петь. Старайся зазвучать. И смотришь, к концу спектакля, а то и к середине его, уже отлично поется. Приятно, радостно: победил самого себя”, — говорил певец.

Пел он слишком много. Нередко до полного изнеможения. Перегрузки в театре (до пятнадцати спектаклей в месяц!), многочисленные запланированные и случайные концерты... Ему хотелось петь как можно больше. Работа, работа, работа. Сплошной бег, бег безостановочный, почти без передышки. А надо бы останавливаться время от времени, стряхивать дорожную пыль, оборачиваться назад, чтобы не повторять ошибок, заглядывать вперед (и подальше!), чтобы увидеть перспективу. Но некогда. Отказывать он никому не мог и не хотел. “Надо петь, пока молодой” — это чуть ли не девиз. Зовут на “Голубой огонек” Центрального телевидения — пожалуйста; Министерство культуры просит съездить в Астрахань — Сметанников всегда готов; Росконцерт приглашает в Воткинск на дни Чайковского — как можно не поехать.

Леонид хорошо понимал, что настало время вдумчивой, углубленной работы. И в опере, и в романсе, и в песне. Это главный источник роста. Рост этот остановится, замрет, если идти только по пути поверхностного расширения. Но, понимая все, певец не спешил приступать к этой углубленной работе, с которой, по существу, только и начинается подлинное высокое искусство.

Был у Леонида Сметанникова прекрасный залог для движения вперед — трезвое, критичное отношение к себе и своему искусству. Жена его, также солистка оперного театра, рассказывала: “Подойдет после спектакля: ну, как? Так и так, говорю. Иногда переругаю все в пух и прах, ведь со стороны виднее. Выслушивает внимательно. Никогда не сердится”. В этом человеке соединились внешняя простота и внутренний интеллект, душевное здоровье и напряженность жизненного ритма, природная одаренность и мощная работоспособность, цельность, нераздвоенность натуры и вместе с тем достаточно сложная духовная жизнь с моментами противоречивости и даже конфликтности. Он немалого достиг в те годы, но главные успехи и большое признание были впереди…

Пятнадцать лет спустя

А вот запись, сделанная в дневнике певца после сольного концерта в зале имени Чайковского в ноябре 1984 года, где Леонид Сметанников исполнял вокальный цикл Шумана "Любовь поэта" и романсы Рахманинова.

Это ли не самый драгоценный стимул для дальнейшего движения! И не к этому ли устремлено искусство в высших своих обретениях?..

Использованные материалы:

- Демченко А. Дарить людям радость: Леонид Сметанников. – Саратов: Приволжское книжное издательство, 1993.
- Мастера саратовской сцены. – Саратов: Приволжское книжное издательство, 1994.