Алексеев М.Н.

Родился Михаил Николаевич Алексеев 29 ноября 1918 года в селе Монастырском, что на Саратовщине, в крестьянской семье со средним достатком. Когда семья жила вместе, под одной крышей, казалось, жили все неплохо. В самом деле, на дворе было две лошади, жеребенок, корова, две телки, десятка полтора овец. Но ведь все это “богатство” приходилось на два десятка ртов. Призрачность достатка обнаружилась в момент разделения огромной семьи Алексеевых (по-уличному Хохловых) на три семьи.

Прозвищем своим — Хохловы — они были обязаны прабабушке писателя — Анастасии, которую звали не иначе как Настей Хохлушкой, а всех домочадцев соответственно — хохлятами. Семнадцатилетнюю Настю прадед Михаила Николаевича, участник Крымской кампании, буквально выкрал у какой-то помещицы на Украине, у которой девушка была в дворовых, и привез к себе на Саратовщину.

Среди всех обитателей большого дома самым близким будущему писателю был дед Михаил, с именем которого в селе Монастырском связывали разведение садов, а писатель связывает появление в своем творчестве романа “Вишневый омут”, а если сказать еще более обобщенно, то высокоразвитое чувство красоты природы, какое осталось в нем навсегда и обрело неповторимую черту всего, о чем бы ни писал Михаил Николаевич. От деда, отца и матери вобрал он веру в светлые начала жизни. Эта же вера была утверждена в нем испытаниями отрочества и юности, закалена в боях за Родину с фашистскими захватчиками.

Происходившее в жизни с ним, с его родными, земляками становилось опытом души, началом формирования личности. А на долю совсем еще подростка Михаила Алексеева выпали страшные испытания: в 1934 году схоронил отца и мать, простился со старшими братьями — Александром, который был призван в армию, и Алексеем, переехавшим в другой район. В семейной пятистенной избе остался пятнадцатилетний Михаил. Один. И не дрогнул. Видимо, крепко жила в нем дедова наука света, добра и веры в людей, подкрепленная навыками крестьянского труда. Он сам доил корову, пек хлеб, стирал белье. Да делал все так ловко и складно, что даже соседки завидовали. Правда, труднее было зимой. Вставать затемно, управляться по хозяйству, потом бежать в школу. Лень прошептала свое: бросай школу. И он не ослушался. Однако уже весной, пристыженный директором, да еще при ребятах, Михаил вернулся в класс.

Закончив семилетку в Монастырском, Михаил Алексеев в 1936 году был принят в Аткарское педагогическое училище, где в нем всерьез пробудилась любовь к литературе. Как раньше он мог часами неотрывно слушать рассказы взрослых о революции, гражданской войне, о жизни в дальних краях, так отныне он целыми днями мог не отрываться от книги, особенно от “Детства”, “В людях”, “Моих университетов”, “Матери” М. Горького. Ему казалось, что жизнь его в чем-то сродни жизни человека, создавшего эти, до боли пронзительные, берущие за душу книги. Эту любовь к литературе очень поддерживала и поощряла в юноше преподавательница русского языка и литературы Екатерина Васильевна Шолохова. Кстати, это она одной из первых откликнулась и на его роман “Солдаты”.

Окончить педагогическое училище ему не пришлось: за год до окончания, в 1938 году, он был призван в армию. Служил в Иркутске, учился на курсах младших политруков. После окончания был уволен в запас, а вскоре, когда уже жил в Сумах у брата Алексея, вновь оказался призванным в армию. Его назначили политруком парковой батареи Харьковского артиллерийского училища, переведенного к тому времени в Сумы. Там встретил войну.

В июле 1941 года из личного состава трех военных училищ города Сумы сформировали “Отряд Чеснова” (по имени генерала, возглавившего его). Отряд несколько месяцев сражался с врагом на Юго-Западном фронте. Затем приказом Ставки отряд вывели с передовой и отправили в тыл для подготовки из его личного состава, уже имевшего фронтовой опыт, офицерских кадров. Алексеев оказался в Узбекистане. Однако вскоре подал рапорт с просьбой отправить его на фронт в составе формировавшейся там 29-й стрелковой дивизии, ставшей затем 72-й гвардейской. Просьбу удовлетворили. Был назначен на должность политрука минометной роты 106-го стрелкового полка. В июле 1942 года младший политрук Михаил Алексеев вместе с полком оказался под Сталинградом, в районе хутора Нижне-Яблоневского, на Дону. Тут и начались жесточайшие бои с гитлеровцами. Под станцией Абганерово дивизия оказалась окруженной. Прорывались настойчиво и упорно. Тут-то и проявилось в каждом и во всех вместе то, что именовалось русским характером. В это время Алексеев был принят в Коммунистическую партию, получил медаль “За боевые заслуги”, по его мнению, самую высокую свою награду. Тогда же был контужен. Словом, война испытывала его по самому высокому своему счету. И одновременно наполняла качественно новым опытом, — опытом политического работника сражающейся армии. Товарищи по оружию избрали его ответственным секретарем комсомольского бюро полка, а затем он был назначен заместителем командира артбатареи по политчасти.

Политическая работа требовала от Алексеева слышать не только гул канонады, лязг гусениц, походный топот движущихся колонн, но и удары сердца бойца, в котором уместилась целая вселенная любви ко всему, что сливалось в единое драгоценное понятие Родина. Именно здесь, в сердце бойца, плавился высокий дух необоримости в жестоком противостоянии врагу. В нем жили безмолвно, но осознанно те самые слова, которые часто вспоминал политрук Алексеев, прочитав их однажды в “Правде” в номере от 8 марта 1942 года. Это было стихотворение Анны Ахматовой “Мужество”.

Да и в самом политруке жили подобные чувства, его влекло к себе слово, каким он хотел бы оживить подвиги своих боевых товарищей. Во время битвы на Курской дуге Михаил Николаевич получил новое назначение — на пост заместителя редактора дивизионки “Советский богатырь”, и хотя по его словам, это было “неожиданно”, в факте назначения все-таки была закономерность: его старшие товарищи уловили в нем дар слова, склонность к литературной, журналистской работе.

Позже в очерке “О времени и о себе” он признается, что уже в пятнадцать лет захотелось ему рассказать правду о деревенской жизни, которую открыла ему родная земля, сельская новь Монастырского, утверждаемая в нелегких делах каждого и всех вместе. Книгу он хотел назвать “Крестьяне”. Любопытной представляется и сама мысль, какую он высказал в очерке:

Когда в душе молодого писателя обостренно заговорила жажда поведать о боевом пути своих товарищей по дивизии, он не случайно опять же для названия книги выбрал слово с собирательным значением — “Солдаты”. Первая книга романа вышла в 1951 году. Два года спустя вышла вторая. Дилогия заселена густо, как и положено по дивизионному штатному расписанию. В ней действуют и рядовые бойцы, и офицеры, и военачальники. И каждая из групп персонажей, объединенных званием и положением, представлена запоминающимися характерами. Но роман будет впереди. И начнет он свою жизнь не сразу в виде книги, а в газете Центральной группы войск “За честь Родины” в Вене. Предваряла публикацию справка: “Мы начинаем печатать главы из романа Михаила Алексеева “Солдаты”. Автор — офицер Советской Армии, начавший свою службу рядовым бойцом...”

Так что не ошиблись в нем старшие товарищи, переведя боевого политработника в штат дивизионки. А как все это случилось, он сам потом расскажет в документальных повестях “Дивизионка” и “Биография моего блокнота”.

Именно эти повести, и, прежде всего, “Дивизионка”, явились началом неповторимого, индивидуального алексеевского мира в литературе. Он как бы нашел себя, сбросил тяжкие “латы” непременного следования образцам военных произведений, что так ощутимо в “Солдатах”. Задача одна: рассказать обо всем так, как было. Эта установка словно “развязала” руки, обеспечила свободу дыхания, выявляя в авторском “я” и тонкое чувство слова, и природный юмор, и мягкий лиризм, и самоиронию, что придало повествованию многозвучность и многокрасочность. Иными словами, в “Дивизионке” берет начало алексеевская самобытность, поэтическая неповторимость его прозы. К сожалению, из всех писавших о “Дивизионке” никто не обратил внимания на вдруг заявившую о себе всерьез и навсегда необоримость авторской уверенности в себе, в своих силах, лирическую дерзость сказать по-своему, только так, как это делает он. Это не от самоуверенности, которая всегда выдает самонадеянность, а от ответственности за выстраданное, ответственности за правду. Именно в этом обстоятельстве видна, прежде всего, творческая личность писателя, а в его творчестве не просто неповторимость, а истинная объективность в рассказе о себе и о жизни вне себя. Здесь берет начало ассоциативность его слов, образов, сведений, какие создают силовые линии притяжения или отталкивания в душах читателей. Когда это есть, когда подобная связь установлена и начинает действовать, можно говорить о поэтичности прозы, о духовности документа, о подлинности художественного материала. “Дивизионка” для Михаила Алексеева — произведение самоутверждения, доказательство истинности, а не придуманности его художественной судьбы.

Близка по своему строю и задачам к повести “Дивизионка” и другая документальная книга тех лет — “Биография моего блокнота”. Больше того, ее новеллы как бы продолжают и дополняют то, что не подсказала память в ходе работы над “Дивизионкой”, но удержали короткие, иногда зашифрованные записи в журналистском блокноте фронтовых лет. Опыт лирической “Дивизионки” уже открыто “работает” в этой книге, где проявилась еще большая непринужденность в разговоре с читателем, которого можно даже посвятить в сокровенное, бытовое, мимолетное. Это проступали признаки творческой зрелости, преодоление до конца боязни самого себя. Но при этом художник ни на йоту не забывал о высоких понятиях, коими жили люди на войне, не утрачивая в самых экстремальных условиях своих человеческих качеств.

Повесть “Хлеб — имя существительное” отличается от “Дивизионки” и “Биографии моего блокнота” при всей их жанровой идентичности. Писатель вышел к ней уже маститым художником, одолевшим высокий перевал эпического полотна — роман “Вишневый омут”, что не могло не сказаться на его работе над следующим произведением. Это не просто констатация очевидного факта в творческой жизни Михаила Алексеева, но и возможность обнаружить в его новеллистике качественные обретения, новые грани художественного постижения реалий эпического мира средствами лирической прозы.

Роман “Вишневый омут” — новаторский для Михаила Алексеева, самобытное произведение, что в таком случае и определяет его литературно-художественную значимость в текущей прозе, а время определяет его значение для всей отечественной словесности. Он остается и сегодня в списке лучших произведений русской литературы последней четверти ХХ века. Появившись в 1961 году, роман сразу же обрел всесоюзную известность, выдвинул имя автора в число ведущих прозаиков современности. За это произведение Михаил Алексеев первым в России был удостоен учрежденной тогда премии — Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького.

Пережитое художником вместе с каждым из героев “Вишневого омута”, пройденный им путь с ними по исторической дороге русского крестьянства на протяжении полувека, где были и Великий Октябрь, и коллективизация, и Великая Отечественная, снабдили художника силой эпического постижения отдельной судьбы и умением сквозь индивидуальность героя увидеть его родовые черты, обусловленные принадлежностью к своему народу.

Когда-то Л.Н. Толстой заметил, что в жизни стал наблюдать таких женщин, каких “открыл” ему И.С. Тургенев. В русской литературе существует понятие “некрасовские женщины”. Несомненно, что с именем Алексеева связан тоже неповторимый, ярко индивидуальный образ женщины. В подобном открытии отчетливо проступает художественная самобытность во взгляде на мир сквозь призму социально-нравственных основ бытия людей того круга, к которому обращено внимание писателя, тех национальных традиций, которые тонко и явственно проступают в женской натуре. С женщиной связана сама жизнь, продолжение рода человеческого, основы нравственного и гражданского воспитания новых людей, наследников и продолжателей опыта предков.

У Михаила Алексеева женщины — прямые наследницы некрасовских крестьянок, тех, что коня на скаку остановят, в горящую избу войдут. Как правило, они у Алексеева либо его ровесницы, либо возрастная разница между ними исчисляется не более чем в десять лет. Алексеевская женщина также принадлежит к тому поколению, проверкой которого стала Великая Отечественная. Непременно поэтому война прямо или незримо наличествует в каждом произведении писателя. И опять вспоминаются его слова, горькие в своей искренности: не будь войны и не выживи он в ней, вряд ли состоялся бы из него художник. А там, в огне войны, вызрела в нем мечта рассказать людям об изведанном и пережитом. И не только о бойцах переднего края, но и о тех добрых, милых и мужественных бойцах тыла, какими были женщины, старики и дети. Встреча с послевоенной родной землей ранила сердце незаживающими разрушениями войны, представшими не только в виде развалин домов, фабрик и заводов, городов и сел, но и судеб, душ человеческих. Прошлась она жестокой своей “косилкой” и по далеким от линии фронта Выселкам в повести “Хлеб — имя существительное”, безжалостным топором вырубила она сад, который вырастил на берегу речки Игрицы возле Вишневого омута светлый богатырь Михаил Харламов — герой романа “Вишневый омут”. Осветив людям жизнь, приучив их не бояться мрачного омута, сад этот, пожертвовав собой, принес людям в трудный для них час и тепло. Так органично сливается в художественном мире Михаила Алексеева доброе и светлое с тем мрачным и жестоким, которое преодолевается трудом и борьбой людей, преданных большой идее необоримости сил преобразования земли на основах справедливости.

В произведениях Михаила Алексеева совершенно отчетливо обозначается одна из характерных для художника особенностей – умение ярко и правдиво нарисовать психологический портрет своих героев. И в этом действенном проявлении происходящего в душе того или иного персонажа Михаил Алексеев имел в литературе великий образец. Известно, что И.С. Тургенев называл себя “тайным психологом”. Он считал, что писатель обязан знать, что переживают его герои, но совсем не обязан передавать всю картину их переживаний — ему достаточно указать на те признаки, по которым читатель вполне может восстановить и думы, и переживания героев, да и сам ход этих раздумий и переживаний.

Выявлению психологической тайны состояния людей в произведениях Михаила Алексеева подчинена и та метафоричность его языка, которая чаще всего проявляется в подчеркнутом одушевлении не только явлений природы, но и событий, вторгающихся в жизнь людей, в жизнь народную. К тем примерам, которые выявляли эту особенность в образе омута, можно со всей очевидностью отнести и метафорическое прочтение “омута войны”, в пучину которого фашистские захватчики ввергли и советский народ.

Но хорошо известно, что абсолютно чистого явления ни в теории, ни в практике не бывает. А потому, говоря о тяготении Михаила Алексеева к “тайному” психологическому рисунку в воспроизведении образов современников, прежде всего нужно отметить его верность выделенной художественной особенности, которая отчетливо сказывается в специфике его стиля, но никоим образом не абсолютизировать какую-то частность, пусть даже и существенную. Дело в том, что в его книгах нетрудно отыскать и элементы той самой психологической углубленности, “диалектики души”, которая, однако, не свойственна природе его художественного дара, а потому и его стилю. И все же. Если продолжить сказанное, что писателю не чужда обращенность и к психологическому состоянию персонажа, и обосновать сказанное примерами, то хотелось бы использовать для этого примеры из повести “Наследники”. Это одно из интересных произведений о современной армии, где очень точно и образно автор построил линию психологического анализа людей в погонах.

Говоря о чувствах одного из своих любимых героев повести “Наследники”, Селивана Громоздкина, вспоминающего родную деревню, свою родню, писатель сумел сконцентрировать в них, наверное, самое важное и самое главное, что определяло душевную организацию человека, способного на подвиг ради свободы своей отчей земли, ради мира на планете.

И как всегда, то наиболее важное, существенное, что возникает в суждении ли героя о жизни или писателя о своем герое, он стремится завершить обобщением, в котором бы полно и весомо прозвучало его понимание философии бытия человека на родной земле. Вот почему информация о думах Селивана завершается таким мощным итогом: “У памяти — долгая и цепкая жизнь. Ты только потревожь, вспугни ее своим сердцем, и, чуткая, она тотчас же с необычайной услужливостью воспроизведет тебе картины минувшего”.

Это если не самое, то одно из главнейших откровений художника. Память — это и есть биография души, сердца человека, несущего в себе неиссякаемую до конца дней энергию любви к Родине, к домашнему очагу, к землякам. Не остывая во времени, она настойчиво ищет выхода в слове писателя, овеществляясь в искренние слова. Вот почему память была и остается одним из самых действенных факторов творческого труда. Благодаря ей оживают в сердце художника картины давно минувшего, постигаемого разумом с высоты опыта пережитого, а день нынешний предстает замечательным и важным итогом пройденного, изведанного. Больше того, память как синтез жизненного опыта художника стала в современной литературе одной из устойчивых и примечательных черт.

Столь активное выдвижение памяти в качестве основного жизненного фонда для создания произведений повлекло, думается, и некую упрощенность в понимании писательского труда над книгами с документальной основой. Об этом хочется сказать особо в связи с интереснейшим в творчестве Михаила Алексеева романом “Драчуны”. Он сразу же привлек к себе внимание. И не только необычностью названия, а прежде всего правдой изображенной в нем жизни села 30-х годов, постигнутой с позиций правды нашего времени. Почему же после известных не только в нашей стране, но и за рубежом произведений Михаил Николаевич вдруг взялся за “детскую тему”, да и заглавие-то вроде не солидное? Алексеев на это серьезно ответил:

Многих радовало в этом произведении то, что Михаил Николаевич впервые в своей творческой практике повел речь в открытую об их родном крае, о земляках, называя все и всех своими именами, ничего не присочинил. Даже сослался на авторитет Л.Н. Толстого, сказавшего однажды, что со временем литераторы будут не сочинять, а рассказывать то, что было на самом деле. Здесь следует подойти к высказыванию Л.Н. Толстого всерьез, чтобы уточнить понимание существа вопроса о соотнесении документа и вымысла в повествовании и сопоставлениях их с авторской памятью, которая, несомненно, присутствует не только в документальных книгах. Сделать это необходимо еще и для того, чтобы по достоинству оценить роман Михаила Алексеева “Драчуны” в его органичной связи со всеми предшествующими его произведениями и его неповторимой особенности и отличии от них.

Да, Толстой действительно высказал однажды такую мысль, но при этом он не говорил, что создаваемое таким образом будет не литературой, а всего лишь некой хроникой, которую можно делать кое-как, что она не потребует у автора дарования и усидчивости. В том-то и дело, что и сами жизненные реалии все равно окажутся литературой, а стало быть, творчеством со всеми вытекающими обстоятельствами. Может быть, рассказ по памяти, с опорой на документ дается писателю сложнее, нежели то, что создается им по вымыслу или по вольному переложению каких-то известных фактов. Не случайно же Алексеев вышел к своей “Дивизионке”, уже имея за плечами немалый писательский опыт, как закономерно и то, что “Драчуны” явились плодом труда зрелого мастера, которому под силу оказалось переплавить реальное в художественное, личное в эпическое, биографическое в обобщенно-типическое. Многое из того, что нашло свое завершенное воплощение в “Драчунах”, вспыхивало далекими или близкими зарницами в романе “Вишневый омут”, эхом воспоминаний слышалось в “Хлебе — имени существительном”, раскатами душевного потрясения проносилось в романе “Ивушка неплакучая”. И, наконец, все это обрело свою художественную плоть в романном мире “Драчунов”, мире сложном, противоречивом, как сама жизнь, при всей кажущейся простоте повествования о том, что было на самом деле и что вроде бы обозначил сам автор ссылкой на высказывание Л.Н. Толстого.

Да, впервые в своих произведениях художник столь откровенен в автобиографичности материала, хотя, как известно, ничто не создавалось в его творческом мире без опоры на личный опыт. Причем это касается и художественных произведений, и публицистических выступлений, очень, кстати, важных для понимания ведущих принципов его творческого освоения жизни и преломления освоенного в образной системе повестей и романов. Личностное в данном случае вбирает в себя не дружеские и приятельские симпатии, хотя Алексеев их и не скрывает, а прежде всего соотнесение собственного художнического и гражданского опыта с созданным другими, близкими по духу, по единомыслию, по исповедуемым законам творчества.

Вне познания личного, индивидуального, неповторимого в мире художника немыслимо и правильное понимание его книг, созданных его воображением образов, неповторимости красок и богатства его языка. Именно открытость этой установки, пожалуй, впервые так заостренно, как никогда не было у Алексеева до тех пор, выступила в романе “Драчуны”. Роман о родном селе Монастырском, в судьбе которого угадывается судьба всей сельской России, населен персонажами яркими, сильными, самобытными. Целая галерея неповторимых лиц населяет произведение, пронизанное светом доброты. А потому сердца их живут оптимизмом, чувством природного юмора. В юморе для Михаила Алексеева вообще и в романе “Драчуны” в особенности сокрыта мысль о неодолимости народа.

Глубокие социальные потрясения до предела обнажают социальные основы бытия. И катализатором в этом процессе выступают люди, облеченные доверием и ответственностью. Их личные качества многое определяли в ходе трудной ломки вековых представлений о жизни, самих устоях крестьянского бытия и быта. Но ведь и каждый из этих полномочных представителей проходил трудную проверку — проверку властью, да не каждый выдерживал ее. Но люди выдержали, выстояли в борьбе с голодом, с военным лихолетьем. А коль это так, то стали они непобедимы.

Вот почему основанное на биографическом материале произведение оказалось выведенным на уровень эпического содержания. Это достигается прежде всего тем, что писателю удалось слить воедино исповедальное начало, где очевидна безоговорочная искренность, с обобщениями о существе национального бытия, русского характера. Опорой в этих обобщениях выступают обитатели Монастырского, взвалившие на свои плечи все ратные и трудовые заботы Родины и тем самым разделившие судьбу народную. История их жизни, прошедшая перед нами на страницах романа, увековечена в обелиске, что возвышается в центре села.

Писатель нигде не посягнул на историческую правду изображаемого. Поэтому когда в повествовании речь заходит о сложностях и противоречиях в жизни села 30-х годов, у него ни в актерском тексте, ни в суждениях героев нет готовых формул, завершенных выводов. Все постигается людьми впервые, а потому они размышляют, сомневаются, предполагают, а не формулируют. Следуя заветам русской классики, Михаил Алексеев более всего обеспокоен тем, чтобы не погрешить против истины, не слукавить в чувстве или в мысли. Это-то и позволило ему снабдить каждое произведение философской концепцией народной правды.

Обращение к реалиям жизни, взятым в их истинном свете, в той самой правде, что измеряет ответственность писателя перед обществом, требует огромного сердечного напряжения для наполнения слова силой мужества, горения и оптимизма, адекватными атмосфере самой жизни. Именно таким словом писались лучшие страницы романа о трагическом тридцать третьем, сцены тяжкого женского и ребячьего труда в “Вишневом омуте”, прихода похоронок, покрывавших снегом седины головы совсем еще юных солдаток в романе “Ивушка неплакучая”... Такое было время.

Если к трудовому подвигу героев книг Михаила Алексеева присовокупить солдатский ратный подвиг на рубежах Великой Отечественной, о котором он рассказал в повестях “Дивизионка”, “Биография моего блокнота”, “Наследники” и романе-дилогии “Солдаты”, перед нами откроется ширь эпоса неодолимости русского народа на всем его трагическом и, одновременно, героическом пути. Написанный сочным народным языком, исполненный высокого гражданского духа художника-патриота, эпос неодолимости органично вписывается в богатейшую панораму русской героической литературы, у истоков которой стоял Л.Н. Толстой и великие продолжатели его дела - Максим Горький, Сергей Есенин, Михаил Шолохов, Алексей Толстой, Константин Симонов…

Использованные материалы:

- Алексеев М. Собрание сочинений в 8-ми томах./Вступительная статья Бор. Леонова. - Москва: Молодая Гвардия, 1987.