География История Экономика Образование Культура Личности

Грачевский М.Ф.


Это случилось 26 октября 1887 года. Проходя по коридору старой Шлиссельбургской тюрьмы, дежурный надзиратель почувствовал запах гари. Оглядевшись, он заметил, как в дверную щель камеры № 9 просачивается струйка дыма. Открыв дверное окно, надзиратель увидел сквозь дымовую завесу пылающий в центре камеры факел. В следующую секунду проводок сигнальной системы тревожно задергался в руке надзирателя. Со всех концов огромной тюрьмы к камере № 9 бежали, громыхая сапогами, тюремщики. Ключа от камеры не было ни у кого из них. Кованая дверь ни рукам, ни плечу не поддавалась. Все с нетерпением ждали прихода смотрителя Соколова, хранившего у себя все ключи от камер. Наконец появился Соколов.

...В середине камеры стояла высокая, худая фигура, охваченная огнем. Горели одежда, тело, волосы над помертвевшим лицом.

После самосожжения политического заключенного Михаила Федоровича Грачевского смотритель Соколов, по прозвищу Иуда, чьи издевательства над арестантами не знали границ, был уволен от должности. Шлиссельбургским узникам пусть ненамного, но улучшили условия существования. Им позволили читать некоторые книги, журналы, газеты, дали бумагу и чернила, разрешили общаться между собой во время прогулок.

Товарищи по борьбе до конца дней своих поминали добрым словом Михаила Грачевского. Они запомнили его таким, каким видели в революционной работе, в повседневных делах, во время встреч в Саратове, Одессе, Петербурге, архангельской ссылке.


...В жандармских и полицейских протоколах Михаил Федорович Грачевский значился как “сын дьякона Саратовской епархии”. Он родился в 1849 году в Саратове. Федор Грачевский, желая сделать из сына священнослужителя, определил его в духовное училище, затем в саратовскую гимназию. Однако у Михаила были другие планы. Не окончив гимназического курса, юноша покинул Саратов и поступил учителем сначала в сельскую, затем в немецко-русскую трехклассную школу, устроенную им по предложению немецких колонистов в Камышине. После четырех лет учительствования в 1871 году Грачевский почти столько же лет проработал слесарем, а потом машинистом на Рязанско-Уральской железной дороге. В эти годы Михаил стал активно участвовать в работе революционного кружка железнодорожников, читал нелегальную литературу, вел антиправительственную пропаганду среди рабочих и сельских жителей. Во время одной из таких бесед, Грачевский был задержан саратовской полицией, но вскоре его выпустили на свободу.

Грачевский переехал в Петербург, где слушал лекции в Технологическом институте и в то же время, работая на фабрике, вел революционную пропаганду среди рабочих. В 1875 году его вновь арестовали по знаменитому делу 193-х. В тюрьме в ожидании суда он провел около трех с половиной лет. Особым присутствием правительственного сената Грачевского приговорили за хранение нелегальной литературы к одному месяцу тюрьмы, с учетом трех с лишним лет одиночного предварительного заключения.

Едва Грачевский успел вдохнуть воздух свободы, как его без каких-либо причин вновь арестовали в Одессе и в административном порядке выслали в Холмогоры Архангельской губернии. Юный, беспокойный, непримиримый Михаил, выбрав удобный момент, сбежал от конвоя. Не зная дороги, он заблудился и вскоре снова был схвачен жандармами. Не доезжая несколько верст до Архангельска, утомленные долгой ездой жандармы ненадолго задремали. Этого было достаточно, чтобы только что пойманный беглец тихо спрыгнул с телеги и скрылся в придорожном лесу. После долгих блужданий Грачевский нашел приют у ссыльных товарищей, а затем был ими переправлен в Петербург.

В те годы в столице большую противоправительственную деятельность вела партия “Народная воля”. Наиболее активные члены ее: Перовская, Желябов, Гартман, Ширяев, Фигнер, Похитонов, Суханов и другие — готовили дерзкие террористические акты против царствующих особ.

Поселившись в Петербурге в доме № 9 по Фонарному переулку под именем дворянина Могилевской губернии Августина Андреевича Галиновского, Михаил Грачевский вскоре сделался деятельным членом народовольческой организации. На его долю выпадали самые ответственные и опасные поручения, всегда выполнявшиеся добросовестно, точно. Отношение товарищей-народовольцев к Михаилу было предельно доброжелательное, дружеское. Оно выразилось и в том, что его избрали членом Исполнительного комитета партии. Близким товарищем Грачевского по исполкому “Народной воли” был Юрий Николаевич Богданович. С ним Михаил любил откровенно беседовать и мечтать о будущем освобожденного от царизма русского народа, а иногда и предаваться воспоминаниям о родной Волге, о Саратове. Дело в том, что Богдановича, псковитянина по рождению, судьба революционера-народника забросила в мае 1878 года в Саратов, а затем в Вольск, где он устроился на некоторое время в нотариальную контору Флорова. Летом того же года Богданович по настоянию Вольского уездного предводителя дворянства был назначен писарем в Царевщинское волостное правление, прослужив на этом месте восемь месяцев. Здесь Богдановича посещали известные народовольцы: Александр Соловьев (казненный в 1879 году за покушение на императора Александра II), Иванчин-Писарев, сестры Евгения и Вера Фигнер, проживавшие в селе Вязьминове той же Саратовской губернии. Весной 1879 года Юрий Богданович покинул Саратов и прибыл в Петербург 1 апреля, за день до неудавшегося покушения Соловьева на царя.

Летом 1880 года Грачевский и Богданович с другими членами Исполкома партии участвовали в обсуждении плана новой попытки убить императора. Рассматривалось два предложения. Первое: взорвать полотно дороги на одной из улиц столицы при проезде царя. Второе: убить императора при помощи метательного взрывчатого снаряда. На заседании решено было работать в двух предложенных направлениях одновременно.

Богданович нанял под именем крестьянина Кобозева подвальную сырную лавку в доме графа Менгдена на Малой Садовой улице и сделал из нее подкоп под дорожное полотно с устроенной там миной. Однако мина не была взорвана лишь потому, что в назначенный для цареубийства день, 1 марта 1881 года, император проследовал не по Малой Садовой, а по набережной Екатерининского канала, где вооруженные метательными снарядами единомышленники Богдановича бросили бомбы в карету царя и убили его.

Грачевский, будучи ближайшим помощником Николая Кибальчича, принимал прямое участие в подготовлении бомб для покушения на императора. Вместе с Прасковьей Ивановской Михаил Грачевский снимал с ноября 1880 года по май 1881-го конспиративную квартиру на углу Подольской улицы и Малого Царскосельского проспекта в доме № 42/14, где они под именем мещан Пришибиных прятали у себя типографию подпольной газеты партии “Народная воля”. В этой типографии 1 марта 1881 года была отпечатана листовка с сообщением об убийстве Александра II.

В начале 1882 года народовольцами был поставлен вопрос об убийстве злейшего врага революционеров инспектора петербургской полиции подполковника Судейкина. “Трудами” этого сыщика многие члены партии “Народная воля” были отправлены в тюрьмы, в ссылку, на эшафот. Руководить подготовкой покушения на Судейкина было поручено Михаилу Грачевскому (за поимку которого Судейкин получил впоследствии от царского правительства 15000 рублей). Грачевский прежде всего предложил организовать на квартире народовольцев Прибылевых мастерскую по изготовлению взрывчатых снарядов, при помощи которых можно было бы покончить с Судейкиным. Такая мастерская, по его мнению, нужна была еще и для подготовки молодых специалистов-взрывников.

Мастерская работала успешно, в ее лаборатории изготовлялся динамит, но утомленный Грачевский не замечал, что вот уже три месяца агенты Судейкина следят за квартирой Прибылевых. В начале июня полиция нагрянула в мастерскую Грачевского, арестовав его и товарищей. Обыск провели и в квартире Грачевского на углу Подольской и Малого Царскосельского проспекта. Кроме типографских станков там были найдены экземпляры газеты “Народная воля” и прокламации по поводу событий 1-го марта 1881 года, а также разные издания антиправительственного содержания, носившие следы недавней отпечатки.

На другой квартире Грачевского, в Фонарном переулке,9, полицейскими было найдено большое количество экземпляров запрещенных изданий, а также “руководство к минному искусству, чертежи к этому искусству, 36 слепков с печатей разных присутственных мест и должностных лиц, описок предметов, купленных для минного дела, три программы организации революционных групп, десять рукописей противоправительственного характера…”.

Предстоящий суд не пугал Михаила Грачевского. Он, как и большинство народовольцев, давно готовил себя к нему, к самому страшному наказанию. Уже в своих показаниях Михаил Грачевский выступал обвинителем, а не обвиняемым. Он предсказывал неизбежность прихода русской революции, поскольку “революция предопределена социально-экономическим уродством российской действительности”.

Находясь долгие месяцы в заточении до суда, Грачевский терзался мыслью, что товарищи по партии, арестованные вместе с ним, находятся в заключении по его вине. И потом на суде Михаил Федорович стремился взять всю вину на себя, облегчив тем самым судьбы других 17 участников процесса. В заключительном слове на суде он сказал:

— Я прошу смыть с моей души хоть часть той нравственной муки, которую я испытывал в течение десяти месяцев моего заключения и перед которой стушевывается всякая физическая казнь, которую только может придумать человеческое воображение. Никто не причастен к делу об устройстве лаборатории: я — единственный и действительный виновник оного и потому прошу Особое присутствие обратить всю тяжесть кары закона на меня одного.

В заключительный день судебного процесса был объявлен приговор 17 народовольцам. Шестерых из них, в том числе “сына дьячка Саратовской губернии Михаила Грачевского, 33 лет”, суд приговорил, “лишив всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение”. Однако смертный приговор вскоре был заменен каторжными работами “без срока”.

Грачевского поместили в одиночную камеру Алексеевского равелина, затем перевели в Шлиссельбургскую тюрьму. Условия, в которых находился он и его товарищи, были настолько ужасны, что неизбежно вели к медленному умиранию узников. Нервный, легковозбудимый Грачевский однажды вступил в дерзкие пререкания со смотрителем Соколовым. Это событие переросло в тяжелейшую трехлетнюю борьбу узника с тюремщиком, закончившуюся трагедией.

Матвея Ефимовича Соколова, начавшего службу еще в 1851 году в Саратовском батальоне военных кантонистов, узники Шлиссельбурга называли за его жестокость “Иудой” или “Малютой Скуратовым”.

Содержавшийся в Алексеевском равелине саратовец Петр Сергеевич Поливанов в своих воспоминаниях дал точную, безжалостную характеристику палача-смотрителя:

“Первое, что меня в нем поразило, это было выражение его глаз. До сих пор я не видел ничего подобного никогда и ни у одного человека: они поразительно походили на глаза крупных пресмыкающихся. Тот же холодный блеск, то же самое отсутствие мысли. То же самое выражение тупой, безжалостной злобы. В этих глазах ясно читалось, что их обладателя ничем не проймешь, ничем не удивишь, ничем не разжалобишь, что будет так же хладнокровно и так же методически душить свою жертву, как боа-констриктор давит барана.

Отталкивающее впечатление, производимое этим человеком, еще более усиливали щетинистые подстриженные усы, выдающийся бритый подбородок и все его ухватки, напоминавшие не то мясника, не то палача, каковые звания шли к его плотной, коренастой фигуре с молодецки выпяченной грудью и широкими ручищами, толстые пальцы которых находились в постоянном движении, как бы отыскивая себе работу...”

Под камерой Грачевского, находившейся на первом этаже тюрьмы, был подвал с дровяным складом и печью, отапливавшей все здание. У печи постоянно возился истопник: стучал топором и поленьями, скоблил печь, бросал в нее уголь. Эта безостановочная возня по ночам не давала Грачевскому спать. Он то и дело принимал бром или хлорал. Грачевский просил перевести его в другую камеру. Соколов отказал. Тогда Михаил Федорович пожаловался на него коменданту тюрьмы Покрошинскому. Но и это не помогло. Более того, в отместку Соколов стал придираться по мелочам к Грачевскому. Михаил Федорович снова писал жалобы на смотрителя, а тот донимал его новыми придирками.

В 1886 году в новой Шлиссельбургской тюрьме заключенные Немоловский и Геллис тяжело заболели. Их стоны разносились по гулким коридорам. Соколов решил перевести больных в старое, заброшенное здание тюрьмы. Понимая, что в старой тюрьме больных ждет непременная смерть, их товарищи решили организовать всеобщий протест. Пока они перестукивались, договаривались о его форме, Немоловского увели в старое здание, а затем и Геллиса положили на простыню и унесли туда же.

Узнав об этом, Грачевский потребовал встречи с комендантом и высказал ему протест против действий Соколова. Покрошинский приказал смотрителю вернуть больных узников в прежние камеры. Вскоре Геллиса принесли обратно, но Немоловский вернуться не смог: он умер в старой тюрьме.

После этого Соколов озверел еще больше. Он старался досадить Грачевскому в каждой мелочи. Например: всякий раз при передаче продуктов через дверное окно смотритель по несколько раз хлопал форточкой, которая якобы плохо затворялась, что страшно возмущало Грачевского.

Грачевский, как мог, протестовал против ненавистного смотрителя: отказывался выходить на прогулку, объявлял голодовку. Однажды Михаил Федорович не принимал пищу в течение 18 дней. И что же? Иуда перевел изможденного и ослабевшего Грачевского в старую тюрьму. Тогда Михаил Федорович написал на нескольких листах жалобу министру внутренних дел графу Д.А. Толстому. Грачевский искренне верил, что министр разберется в положении узников Шлиссельбурга и накажет “Малюту Скуратова” за обиды и издевательства над заключенными.

Грачевский ошибся. Его жалоба не дошла до министра. Более того, Соколов приказал отобрать у Михаила Федоровича бумагу, чернила, а заодно — книги и лекарства.

Последней, высшей формой протеста у узников Шлиссельбурга оставалась одна: ударить кого-либо из служащих тюрьмы, после чего, как правило, был суд и смертный приговор. Грачевский стал обдумывать этот план. Он жаждал суда, пусть даже ценой собственной жизни, чтобы получить возможность открыто рассказать о невыносимых условиях заключенных.

“Нет сил терпеть более! Завтра же ударю доктора”, — простучал Грачевский соседям по камере в мае 1887 года. Михаил Федорович не случайно выбрал для исполнения своего плана именно тюремного доктора Закревича. Во-первых, доктор был прямым пособником смотрителя, по приказаниям которого избивались строптивые арестанты, а Закревич, лечивший их после побоев, покрывал преступные действия Соколова. Во-вторых, никого, кроме доктора, Грачевский ударить не мог, поскольку лишь он один входил в камеру Михаила Федоровича, остальные же передавали пищу или разговаривали только через смотровое окно в двери.

26 мая 1887 года Грачевский ударил доктора и стал ждать суда. Михаил Федорович не знал, что суда не будет. Об этом позаботились все тот же Соколов и Закревич, представившие документ о душевном заболевании заключенного Грачевского. Когда наконец Михаил Федорович понял безнадежность своей борьбы с тюремными порядками, он облился керосином из лампы, освещавшей его камеру, и сжег себя, чтобы своей смертью привлечь внимание общественности России к тяжелому положению заключенных в Шлиссельбургской крепости.

Использованные материалы:
- Мишин Г. Живой факел. - Годы и люди. Вып.5. - Саратов: Приволжское книжное издательство, 1990.